Незадолго до революции сестры Лодыженские с матерью унаследовали маленькое имение прадеда под Можайском. Ольга подробно описывает устройство быта в этом некогда процветающем доме, беззаботную жизнь ребенка, а затем молодой девушки, картины дореволюционного Можайска, быт и нравы московского института благородных девиц, куда поступают сестры. Но сразу после революции Лодыженские оказываются вынуждены покинуть имение, чтобы не пострадать как представители класса эксплуататоров. Семья сначала ютится по съемным квартирам, живет на скудные заработки сестер, затем с началом гражданской они отправляются на Украину, чтобы пересидеть там голод, вскоре возвращаются в Можайск и наконец перебираются в Москву, где в конце 1920‐х годов обретают подобие устроенности. Воспоминания написаны прекрасным языком с обилием деталей, живых диалогов и ярких бытовых зарисовок. Они обрываются на 1927 годе, после которого кратковременное подобие благополучия заканчивается, и начинаются испытания, примиряться с которыми рассказчице уже не позволяет даже ее веселый нрав — арест и смерть матери, смерть мужа любимой сестры после мучительных допросов на Лубянке и т. д.
Воспоминания долгие годы хранились в виде пухлых стопок машинописи. Затем племянница автора набрала их на компьютере и издала за свой счет в виде двухтомника тиражом в 100 экземпляров, которые дарила друзьям и знакомым. В середине 2010‐х на волне интереса к «литературе семейной памяти» этими воспоминаниями заинтересовалось одно из московских издательств, где они вышли более значительным тиражом и оказались на полках магазинов
[484]. Один из экземпляров книги попал в руки к кому-то из представителей краеведческого сообщества города Можайск. И тут произошла неожиданная вещь.
Оказалось, что для довольно живого и активного местного краеведческого сообщества частная история одной семьи оказалась не просто бесценным источником по истории родного города, но ключом к целому пласту его истории. Имение, где жили Лодыженские, было хорошо известно краеведам, но связного рассказа о его истории накануне революции не существовало. Воспоминания Лодыженской оказались таким рассказом, сразу связавшим воедино множество разрозненных фактов, фотографий, легенд и обрывочных сведений.
Краеведческое сообщество Можайска забурлило, о книге Лодыженской написали сразу несколько местных изданий, Ксению Разумову с внучками и правнуком пригласили на встречу с краеведами и провели экскурсию по местам, упомянутым в воспоминаниях. Среди присутствующих на встрече были люди, благодарившие составительницу воспоминаний за то, что их предки, оказавшись упомянуты в воспоминаниях, словно бы вдруг выступили из небытия даже для них самих — их потомков. Семейная история, будучи изложена хорошим литературным языком в форме внятного последовательного рассказа, оказалась тем самым «нарративом», текстом, оказавшись наложенными на который, разрозненные данные, вещи и места нашли свое место, став иллюстрациями обретшего наконец цельность рассказа. Инфраструктуре памяти, хорошо выстроенной можайскими краеведами, не хватало только искры, события, которое привело бы ее в движение, пустило ток по уже существующей и ждущей этого сети.
Инфраструктура для российской метакомиссии правды и примирения
Классический сценарий расчета с трудным прошлым описан в небольшой статье австрийского историка, политолога и гражданского активиста Андреаса Майслингера «Расчет с прошлым»
[485]. Майслингер сам по себе представляет некоторый интерес в рамках темы этого исследования. В 1992 году по аналогии с «Акцией искупления» Лотара Крейссига и в рамках усилия признания совиновности Австрии в преступлениях нацистов он основал «Австрийскую мемориальную службу». В качестве альтернативы военной службы молодым людям предлагалось поработать волонтерами в местах, связанных с памятью о Холокосте в 23 странах мира.
По Майслингеру, расчет с прошлым выглядит следующим образом. Прежде всего необходимо прекращение собственно преступлений, а затем — демократизация общества и восстановление диктатуры закона. Только при соблюдении этих условий может возникнуть база для дальнейшего процесса, именуемого Wiedergutmachung; это понятие в техническом смысле означает репарации, а в широком — спектр мер по возмещению причиненного ущерба. Первым шагом такого рода возмещения ущерба должна быть юридическая квалификация совершенного преступления и наказание виновных. Вторым — финансовое возмещение пострадавшим. Третьим — и для этого случая снова существует удачный немецкий термин Trauerarbeit, «работа скорби», — деятельное хранение памяти, разработка нарративов о прошлом в рамках школьных программ, освещение темы в СМИ, формулировка политики памятных дат и их празднования, наконец, создание мемориалов. (Другую схему последовательно сменяющих друг друга государственных нарративов, касающихся отношения к трудному прошлому, описывает американский политолог Дженнифер Диксон
[486]: 1) отказ от признания преступлений и их замалчивание, 2) распространение мифов или релятивизация преступлений, 3) признание факта преступлений, 4) признание ущерба и выражение сожаления, 5) декларация готовности нести ответственность, 6) принесение извинений, 7) выплата компенсаций, 8) формирование мемориальной политики, фиксирующей признание ответственности за преступления.)
Это прекрасная и складная схема, но уже из ее пересказа становится ясно, что случай России в нее не вписывается. Как показывают даже немногие рассмотренные в этой книге примеры, в нее не вписываются большинство стран, так или иначе преодолевающих трудное прошлое. Случай России — один из многочисленных примеров неклассического сценария расчета с прошлым, что вовсе не значит, что этот расчет в нашем случае невозможен или будет вечно буксовать. Это значит лишь то, что «классическая» последовательность шагов нарушена, но не отменяет того, что все эти условия рано или поздно должны быть и будут соблюдены.
На первый взгляд, модели осуждения государственного террора снизу, принуждение государства к памяти, как это было в Аргентине или в Испании, скорее исключение из правил. На самом деле, это намного более распространенный случай, чем немецкая модель. Уже сегодня в России существует множество проектов и инициатив, которые отчасти выполняют эти функции. Первым шагом подготовки работы «российской метакомиссии правды» могла бы быть «инвентаризация» таких проектов, их поддержка и распространение информации о них. Нет необходимости строить нечто принципиально новое. Институт переосмысления советского прошлого может быть построен на уже существующих основаниях.
Мемориалы
Лучшая иллюстрация того, что российскую модель бессмысленно сравнивать с моделями классическими, — открытый в октябре 2017 года в Москве Мемориал жертвам политических репрессий. Возведение этого памятника означало признание государством преступности политических репрессий и декларацию готовности гарантировать невозможность их повторения. Мемориал был возведен на проспекте, названном в честь самого известного советского диссидента, на его открытии присутствовали глава государства, предстоятель церкви, более других пострадавшей в годы террора, и вдова человека, написавшего главную книгу о ГУЛАГе. Такое открытие вполне могло бы происходить в Германии. Но только на первый взгляд. В то же самое время, когда на проспекте Сахарова открывали «Стену скорби», в СИЗО города Петрозаводска ожидал приговора Юрий Дмитриев — один из тех, кто за последние 20 лет сделал больше других для сохранения памяти жертв террора (среди выступивших в его защиту была не только упомянутая вдова писателя, но и автор мемориала), число уголовных дел против инакомыслящих уверенно шло вверх, а половина граждан России признавались в позитивном отношении к Сталину.
