Подготовка прорыва
Перечисленные примеры — основа инфраструктуры памяти, провода, по которым должен быть пущен ток. Как ни парадоксально это звучит, вынос останков Ленина и Сталина с Красной площади и установка там мемориала жертвам репрессий, криминализация оправдания советского террора на законодательном уровне, решение вопроса о символических и материальных компенсациях пострадавшим и извинениях перед жертвами и их родными в России и за ее пределами на государственном уровне — все это меры, необходимые для успешного расчета с прошлым и стабильности демократического устройства. Но по сравнению с задачей формирования общественного консенсуса о советском прошлом все это вопросы технические.
Формированию такого консенсуса может способствовать только выстраивание и укрепление той самой инфраструктуры для усиления собственной идентичности тех, для кого эта память своя, и ее популяризации для всех остальных. «Ток по проводам», волна в масштабах страны запускается стихийно, не в результате долгих расчетов и тщательно выверенных усилий. Статья Эмилио Сильвы «Мой дед — тоже Desaparecido», запустившая волну эксгумаций братских могил в Испании, или «Холокост» Эрвина Чомски, сыгравший во многом похожую роль в Германии, не были рассчитаны на подобный эффект. Такие события играют роль последней капли, переполняющей терпение и запускающей процесс, когда для него уже готова инфраструктура. Разработка такой инфраструктуры — в частности, в описанных здесь чертах — и есть сегодня главная задача тех, кто заинтересован в успехе дела осознания в России и реализации работы российской метакомиссии правды и примирения.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Мы начали эту книгу с краткого экскурса в историю формулы «никогда снова». В заключение разговора имеет смысл снова к ней вернуться. То, как эта формула постоянно играет значениями и акцентами, высвечивая то один, то другой, превращаясь из этической максимы в призыв к действию, из юридического феномена в пацифистский «мем», очень эмблематично для работы с памятью вообще. Требование не допустить повторения преступлений прошлого все время присутствует в различных «силовых полях» смыслов. Упрощая и обобщая, можно выделить два противонаправленных смысловых полюса. Для историков, правозащитников, психологов травмы и антропологов, занимающихся свидетельствами выживших жертв, принципиален акцент на том, что совершившаяся трагедия уникальна и неописуема до конца во всем ее драматизме, и принципиален императив «держать раны открытыми», потому что любая контекстуализация трагедии и приглушение боли способствует их «нормализации» и таким образом увеличивает вероятность повторения. Для юристов, политиков, членов комиссий правды и примирения и тех, кто исследует работу этих комиссий, напротив, важно стараться обобщить и универсализировать опыт трагедий ради нахождения рецептов их «преодоления», и обнародование правды, фактов о преступлениях ценно для них не само по себе, а как прагматический процесс, служащий «демократическому будущему», в рамках которого бывшие жертвы и бывшие преступники, или потомки тех и других, должны сосуществовать в едином пространстве.
Идеального и стабильного баланса между императивом памяти и императивом примирения, универсальных способов привести их к общему знаменателю не существует. Это всегда зыбкое и нестабильное равновесие, требующее постоянной работы, как видимая плавность движений канатоходца требует постоянной концентрации и неослабевающего усилия. Единственный способ эффективно работать в этом поле — попытка удерживать в поле зрения оба полюса.
Главный вывод, к которому приводит представленное в этой книге рассмотрение опыта разных стран по проработке собственного прошлого, также балансирует на пересечении двух этих перспектив. Хотя трагедия каждого государства, пострадавшего от государственного террора, уникальна, набор сценариев проработки трагического опыта и механизмов, призванных сделать невозможным его повторение, ограничен. И случай России, при всей неизмеримости ее трагедии и специфичности ее обстоятельств, не уникален на международном фоне.
Опыт других стран позволяет назвать главные условия успешной проработки трудного прошлого. Прежде всего, попытки вытеснить память о таком трудном прошлом, как массовый террор против собственных граждан, в подполье и подсознание, замолчать его, обречены на неудачу. Сколько бы власть или общество ни пытались устанавливать «пакт молчания» о трудном прошлом, сколько бы ни предпринимали попыток «подвести черту» в смысле его отсечения и забвения — все это только загоняет травму и боль в подполье, где они невидимым образом ведут свою разрушительную работу. Рано или поздно этот нарыв прорвется, и чем усерднее будут попытки закрыться от прошлого, тем более неконтролируемым и разрушительным окажется прорыв. «Замороженные конфликты» памяти обладают не менее опасным потенциалом, чем «замороженные конфликты» в международных отношениях. Отказываясь от полноценной проработки прошлого, Россия только в большей степени оказывается его заложником, растравливая исторические болячки у себя и своих соседей. Чтобы распрощаться с трудным прошлым, необходимо его принять, как принимают травму.
Чтобы работа принятия оказалась полноценной и результативной, необходимо переместиться с позиции внешнего наблюдателя, обвиняющего, на позицию участника, принимающего ответственность. Вместо «нюрнбергской модели», принципиально возможной только в ситуации внешнего суда, необходимо ориентироваться на модель национального примирения, не отменяющего осуждение преступлений и называние имен преступников, но подчиняющего это главной задаче.
Этической основой этого процесса должен стать перенос акцента с вины отдельных лиц на ответственность всего общества. Полем для прояснения этих категорий должно стать обращение к семейной памяти, запускающей проработку трудного прошлого на индивидуальном уровне. Институтом такого примирения может стать адаптированный к российским условиям аналог комиссии правды и примирения. Основой программы этого института должна стать публикация информации о советском государственном терроре, стимуляция научных исследований и общественной дискуссии на эту тему. Все это должно подготовить общество к осознанию необходимости нового консенсуса относительно советского прошлого.
Усилие проговаривания правды о себе невероятно трудно, но оно окупается приобретением морального, а в итоге и политического капитала, обесценить который невозможно. Ведь когда идентичность нации держится на лжи и умолчаниях, нация, по выражению Томаша Гросса, вместо того чтобы жить собственной жизнью, обречена на постоянное беспокойство и неуверенность, постоянный страх быть уличенным, обречена то и дело «недоверчиво оглядываться, пытаясь догадаться, что о нас думают другие, отвлекать внимание от стыдных эпизодов в прошлом и все время защищать свое доброе имя, усматривая в каждой своей неудаче заговор чужаков». Этот страх и неуверенность отравляют гордость за прошлое даже там, где для нее есть основания, даже память о славных страницах прошлого, если они перемешаны с постыдными страницами, правда о которых продолжает скрываться.
Самостоятельно заговаривая о собственной ответственности, нация не только освобождается от постоянного страха быть уличенной, но обезоруживает критиков и зарабатывает капитал, обесценить и нивелировать который очень трудно. Одно из самых распространенных возражений против переоценки истории состоит в том, что напоминание о подобных темах вредит позитивной самоидентификации россиян, мешает испытывать гордость за свою страну и свое прошлое. Но куда больше такой позитивной самоидентификации вредит постоянный страх быть пойманным на лжи, неизбежно сопровождающий отказ от реальной проработки этих тем. Принятие же ответственности за прошлое дает основания для реальной гордости. По словам посетителей мемориала жертвам линчеваний в Монтгомери и Музея афроамериканской истории и культуры в Вашингтоне, самое сильное чувство, которое испытывает выходящий оттуда человек, — гордость за величие американского народа, способного проделать над собой такую работу. Именно в основаниях для такой гордости, подлинной и доброкачественной, настоятельно нуждаются сегодня российское общество и государство.
