4
ПОЛЬША
или
бремя жертвы
В сентябре 1995 года, в 56-ю годовщину вторжения СССР в Польшу, на пересечении улиц Мурановской и Генерала Андерса был открыт мемориал «Павшим и убитым на Востоке». Мемориал изображает стоящий на рельсах вагон, наполненный крестами (среди крестов есть также мусульманские и иудейские символы). На шпалах уходящей в даль железной дороги выбиты названия населенных пунктов, жители которых были депортированы или расстреляны в СССР, названия лагерей и мест ссылки. Мемориал производит сильное впечатление. В 1999 году перед ним молился Иоанн Павел II. И только небольшой информационный стенд с другой стороны площади напоминает, что именно здесь в апреле 1943 года произошло главное сражение Восстания варшавского гетто — оборона Мурановской площади.
Поражающий воображение мемориал и небольшой стенд — сочетание довольно красноречивое. Сказать, что одна память вытесняет и заслоняет собой другую, было бы натяжкой. В 15 минутах ходьбы от Мурановской площади располагается Памятник героям гетто и Музей истории польского еврейства, в 2016 году получивший самую престижную в музейном сообществе награду European Museum of the Year Award. Но наличие одного из лучших в мире музеев, убедительно рассказывающего об ужасах Холокоста, не мешает Варшаве быть столицей государства с крайне высоким уровнем антисемитизма, граждане которого собираются в многотысячные националистические марши, проходящие в нескольких кварталах от места, где располагалось самое большое в Европе еврейское гетто.
Польша — страна, до краев наполненная памятью. Именно к ней более всего приложимо название книги Тины Розенберг о постсоветской Восточной Европе — Haunted Land, «Земля, населенная призраками прошлого»
[206]. Но эти памяти существуют в Польше вне связи друг с другом, наслаиваясь, но не смешиваясь. В результате самая гомогенная страна Европы (по данным на конец 1990‐х годов, 96 % католиков и 95 % этнических поляков) существует в постоянном внутреннем напряжении, живет сразу в нескольких реальностях, переключаясь из одной в другую в зависимости от обстоятельств.
История Польши состоит из постоянного болезненного взаимодействия с соседями. Речь Посполитая располагалась в XVI–XVIII веках на территориях нынешних Польши, Литвы, Украины, Беларуси и России, что оборачивалось крайне сложными отношениями с этими нациями. Освобождение от советской диктатуры в 1989 году неизбежно обернулось, как в других новых демократиях, необходимостью развязывать исторические узлы и осмыслять противоречия, лежащие в плоскости исторической памяти. Польско-германские, польско-российские, польско-литовские, польско-украинские и польско-беларуские противоречия
[207] — вот необходимый минимум, без которого невозможно полноценное обсуждение польской памяти. Сколько-нибудь внятное изложение такой комплексной картины в рамках предпринимаемого здесь краткого очерка невозможно. Поэтому при описании польской модели мы сосредоточимся только на двух линиях: работе с социалистическим прошлым и теме ответственности за преступления против польских евреев — главном и наиболее болезненном элементе собственно трудного прошлого Польши.
Ил. 30. Мемориал «Павшим и убитым на Востоке» и информационная табличка в память об обороне Мурановской площади
«Христос народов»: образ жертвы как основа коллективной идентичности
Ключевая особенность польской модели работы с трудным прошлым связана со сформированной столетиями непростых отношений с соседями идентификацией себя как жертвы внешних сил, с болезненным акцентом на независимости и представлении о национальной измене как самом страшном преступлении. Тина Розенберг
[208] пишет:
Независимость — центральная тема истории Польши, страны, неудачностью местоположения уступающей разве только Израилю, многие периоды своей истории существовавшей в виде подпольного заговора, а с 1795 по 1989 год знавшей всего двадцать лет подлинной независимости.
Роль Польши как защитницы европейского христианства и прибежища свободы, утвержденная победой над турками под стенами Вены в 1683 году и воспетая национальным поэтом Веспасианом Коховским, довольно быстро сменилась ролью жертвы. После (третьего по счету) раздела Речи Посполитой в 1795 году между Россией, Пруссией и Австрией Польша исчезла с европейской карты более чем на сотню лет. Гимн Польши, написанный в 1797 году в Италии, — свидетельство не торжества и гордости, а упорства по ту сторону отчаяния. Восстания сторонников национальной независимости жестоко подавлялись властями Российской империи. Жертвами подавления восстания 1830–1831 годов стали 40 тысяч человек (включая раненых), а восстания 1863–1864 годов — от 20 до 30 тысяч человек (только погибшие).
Ил. 31. Популярная почтовая карточка (ок. 1891). Польша изображена в виде Иисуса, утешаемого Девой Марией. На заднем плане краковский замок Вавель. Надпись на кресте: «Время искупления еще не пришло». В нижней части картины — даты трех разделов Польши (1772, 1793, 1795), на перекладине — столетие Конституции Третьего мая (1791–1891); на покрове Девы Марии — даты главных восстаний
Столетиями существуя под диктатом гораздо более сильных соседей, поляки нуждались в романтическом мифе, осмысляющем свою роль как искупительной и спасительной жертвы
[209]. Центральный образ этого мифа — Польша как «Христос народов» — обязан своим рождением сцене из драматической поэмы самого выдающегося польского поэта-романтика Адама Мицкевича «Дзяды», написанной под впечатлением от подавления Россией польского восстания 1830–1831 годов. Один из героев поэмы в своем видении видит народ Польши в образе человека, ведомого на казнь и распинаемого:
