Ил. 71. Юрий Пименов «Новая Москва», 1937 год. Государственная Третьяковская галерея, Москва
Тоталитарное искусство, особенно позднее, любит обращаться к «человеку» и «человечности». Но это логика присвоения, манипуляции. Следует ли отсюда, что все, кто в эти годы не был чужд человечности в официальном искусстве, подыгрывали бесчеловечности тоталитаризма?
Юрий Пименов учится у знаменитого графика Владимира Фаворского (в 1920‐х иллюстрировавшего Флоренского, в 1930‐х воспетого Мандельштамом, а в 1960‐х получившего Ленинскую премию), его первые самостоятельные работы относятся к 1920‐м годам. Ранний Пименов очень похож на немецких экспрессионистов: его «Инвалиды войны» — чистые Мунк и Отто Дикс, а «Тяжелая индустрия», написанные тушью «Бега» и «Нэп» напоминают то ли Шагала, то ли Филонова с Петровым-Водкиным. В начале 1930‐х он оказывается жертвой кампании против формалистов, лишается заказов и живет на зарплату жены-стенографистки, потом зарабатывает поденщиной, рисуя театральные декорации.
Ил. 72. Юрий Пименов «Бегом через улицу», 1963 год. Курская государственная картинная галерея им. А. А. Дейнеки
Но с середины 1930‐х все налаживается, он работает для театра и кино, во время войны ездит на фронт и делает «окна ТАСС» (серия военно-патриотических плакатов, выпускавшихся в 1941–1946 годах), а после войны получает две Сталинские премии за театральные работы и становится признанным представителем официального искусства. Начиная с 1960‐х Пименов много ездит за границу, в 1966‐м подписывает (вместе с Корнеем Чуковским и Андреем Сахаровым) «Письмо 25» против реабилитации Сталина, в 1967‐м получает Ленинскую премию, а в 1970‐м становится Народным художником СССР.
Пименов признавал, что его мировосприятие тяготеет к конкретности, абстракционизм ему чужд. Но эта конкретность, даже в самых официозных его работах, проникнута лирикой. Лирика у Пименова — не желание угодить жадному до человечинки соцреализму. Напротив, он «контрабандой» протаскивает в соцреализм чем дальше, тем больше своего, использует идеологический запрос на живое чувство в своих, «лирических» интересах. На картине «Бегом через улицу» (1963 год, на дворе оттепель) три девушки в ярких платьях летя перебегают дорогу перед тесно сгрудившимися громадами машин. А в «Лирическом новоселье» (1965) посреди огромной пустой квартиры, в которой наспех сложены вещи, молодая пара сливается в поцелуе. Внешний мир, смутно рисующийся в огромном окне, отодвинут; эта картина — настоящий гимн частной жизни.
Ил. 73. Юрий Пименов «Лирическое новоселье», 1965 год. Государственная Третьяковская галерея, Москва
Одна из героев картин Пименова — сталинская архитектура. Вот она в «Новой Москве», а вот в страшном панно 1939 года «Физкультурный парад». Целая тема зрелого Пименова 1960‐х — интерьеры с окном; часто это интерьеры сталинских домов. Эта новая архитектура, с обилием света и воздуха, видимо, гармонировала с его мировосприятием. И именно из‐за этого света и обилия воздуха, импрессионистически смягчающих пространство, эти интерьеры получаются у него совсем не советскими: в них нет железа, а есть много человеческого. Если у идеологически верных мастеров соцреализма человек — это слуга или шестеренка империи, то у Пименова с его лирикой человек оказывается главным героем, «спасающим» для потомков и соцреализм в его наиболее человечных проявлениях, и всю эпоху.
Сталинская Москва, детище генплана 1935 года, — порождение сталинского строя, его эстетики и его идеологии; в этом смысле она рассказывает историю, тесно связанную с преступлениями, кровью и бесчеловечностью. Забыть это, выбросить из головы — невозможно. Но так же невозможно стереть и уничтожить отмеченное всем этим наследие, в данном случае материальную культуру. Нельзя взять и снести сталинские высотки — и мешают этому вовсе не только политэкономические соображения: при всей определенности антикоммунизма современной Польши и при всей любви польских политиков к соответствующим ярким заявлениям, всерьез о сносе Дворца культуры и искусства, классической сталинской высотки, создающей перспективу центра Варшавы, речи никогда не шло. (Такие заявления то и дело раздаются среди польских политиков, вплоть до самых высокопоставленных, но остаются риторическим инструментом.)
[365]
Отождествлять материальную культуру того периода с современным ей (и отчасти породившим ее) политическим режимом — значит преувеличивать его значение, продлевая тем самым и его жизнь. Сталинизм — только часть реальности советских десятилетий. Наряду с ним в стране было много другого — как параллельного ему, так и прямо ему сопротивляющегося и противоречащего. Прежнюю материальную культуру можно обжить, наполнить новым содержанием (в 1967 году именно в варшавской высотке прошел первый в странах соцлагеря концерт группы Rolling Stones), опираясь на то в прошлом, что не было окончательно истреблено злом. Этому усилию «переосвящения» оскверненного злом наследия помогает, среди прочего, живопись Юрия Пименова.
Историческая жадность
В публичной дискуссии о переосмыслении советской истории то и дело звучат предложения покаяться за государственный террор и осудить советское прошлое «по образцу Германии», то есть признав весь этот период истории преступным и заслуживающим исключительно осуждения. Эти предложения трудно воспринимать всерьез в силу двух важных обстоятельств. Во-первых, они высказываются исходя из внешнего и одностороннего взгляда на происходившее в России, а во-вторых — вызваны незнанием собственно германского опыта.
О том, что внутренняя логика проработки трудного прошлого, какой она предстает на примере работы с персональной и семейной памятью, никогда не предполагает только осуждения, было достаточно сказано в предыдущей главе. Это вполне применимо и к памяти коллективной, к процессам, происходящим в масштабе страны и общества. Перевести разговор об огромном куске истории в регистр исключительно покаяния невозможно. Ведь в этой истории наряду с преступными страницами было много светлых и достойных доброй памяти страниц, а тем самым попытка объявить все это прошлое «преступным» вызовет (и уже вызывает) справедливое отторжение у большой части общества, и окажется такой же идеологизацией (только с обратным знаком), как попытки рассказывать о советской истории, закрывая глаза на террор и другие черты тоталитаризма.
