Время шло к полудню. Одинокое скитание по дому начинало понемногу давить на меня. Я стала уже сомневаться, в своей ли комнате хотя бы Мишель. Слишком было пусто. Слишком тускло для солнечного полудня. Слишком сильно тянуло лавандовыми благовониями. Я собралась вернуться к себе и немного полежать, но услышала внизу странный шум. Уже на лестнице я поняла, что шум идёт с кухни. Вернее даже не шум, а какой-то лязг кастрюль. Неужели я могла не заметить, как Мишель спустился вниз?
На кухне никого не оказалось, но кастрюли и правда лежали на полу. Я выглянула в сад. Пусто. Ладно, бывает и такое. Ведь бывает же? Полка покосилась, и посуда попросту свалилась с неё. Ничего необычного. Долго убеждать себя в этом мне не пришлось. Я подняла кастрюли и отправилась к выходу, по пути выловив в зеркале своё измученное отражение. Я задержалась. Измученным оно казалось только на первый взгляд. Если всмотреться, выглядела я (оно) устрашающе. Зачем-то улыбалась. Глаза хитро блестели. А на голове красовалась заколка в виде чёрной лилии. У меня перехватило дыхание. Сердце не билось, а барабанило! Я взвизгнула не своим голосом и выбежала в вестибюль. У лестницы я споткнулась и рухнула на пол. Дышать было по-прежнему тяжело. Что же так сильно напугало меня в собственном отражении? Да то, что на кухне не было ни одного зеркала…
– В чём дело, Полли? – На лестнице, освещая путь фонариком, возник Мишель. – Полли? – уже более встревоженно повторил он, когда я не ответила.
Я осмотрелась и с ужасом осознала, что утро всё ещё не настало! Стояла кромешная тьма. Мишель сонно тёр глаза и пытался выведать, зачем я спустилась сюда среди ночи, да ещё и напялила на себя форму. Должно быть, он ушёл от меня какой-нибудь час назад.
– Полли, ты ответишь мне? Что случилось? Ты ушиблась? Мне включить свет?
Я молчала, не зная, как сказать, что ходила во сне. А самым кошмарным было то, что наступившее утро, казалось пугающе реалистичным. Но я ходила во сне! Ходила во сне! Бродила по этим комнатам в темноте, чёрт побери!
– Я… – Кроме этого больше ничего не смогла из себя выдавить. Мишель всё понял. Ужас и растерянность в моих глазах говорили за меня. Вместо того, чтобы помочь мне встать, он сел рядом и спросил:
– Милая Полли, не могло ли случиться так, что ты по наивности приняла что-то в дар от кого-то из гостей?
* * *
В краю, где всегда неподалёку осень,
Среди дубов, тисов и сосен,
Окутан лиловым туманом,
Дом затаился – старый, странный.
Нежданным гостям не рад недаром,
В нём сказки все пахнут ночным кошмаром.
В нём тени ползут, словно дикие звери,
И как гаснет свет – запираются двери.
В тишине той живёт белокурый мальчишка.
Он дружит с Псом и пыльными книжками.
Под его кроватью живут монстры, мальчик знает.
А всё, чего боится – он приручает.
И дама живёт там, чей взгляд режет сталь,
Под чёрной вуалью пряча печаль.
И каждый, кто там обитал – не секрет,
Искал для себя какой-то ответ.
И над местом тем, наполненным чужой болью,
Повис один странный вопрос: в чём дело, Полли?
В чём же всё-таки дело, Полли…
Лексон. Тяжесть
Диана не нравилась Лексону. Не так, как может не нравиться противная овсяная каша, какая-нибудь занудная песенка или горькая микстура. Она не нравилась ему по-особенному. Лексону казалось, что она принесла с собой какую-то тяжесть. А её здесь, этой самой тяжести, и так достаточно, и дом скоро начнёт уходить под землю. Хоть Надду и стало легче, ведь Диана взяла на себя большую часть забот о Лексоне и доме, ему она тоже не особо-то нравилась. Уж слишком она всё делала по-своему. Порой они даже спорили из-за этого. Правда, со стороны это выглядело даже забавно:
– Диана! Скажи мне! Нет, право, скажи мне, старому, дряхлому человеку, имею ли я право голоса в с собственном доме? – обиженно и важно фыркал Надд, глядя на то, как Диана сортировала его любимый голубой сервиз, безжалостно выбрасывая все надколотые или треснувшие чашки и блюдца.
– Разумеется, имеете, Надд, вы ведь хозяин дома, – не отвлекаясь от дела, самым прилежным голосом отвечала дама.
– Так почему вы не оставите в покое мой сервиз?
– Мистер Надд, битую посуду в доме держать нельзя. Отправляйтесь лучше в сад, позвольте мне закончить уборку. – У Дианы была дикция радиоведущего и взгляд строгого преподавателя, перечить ей было крайне сложно даже Надду.
– Нет, ну вы посмотрите только! Я хочу, чтобы вы перестали переделывать тут всё. Зачем вы поменяли шторы и постелили на стол эту уродскую скатерть? И где вы, право, только взяли всё это?
– Я привезла эти вещи с собой. Извольте, но здесь нужно добавить уюта. Больше света, меньше пыли. Вот так вот, мистер Надд.
– Уюта? Вы хотите превратить это место в тётушкин домик у озера, со статуэтками пастушек на камине и милыми шторками в горошек?
– Я заварю вам чай с мелиссой, не нужно вам так нервничать.
– Да мне скорее понадобится таблетка валиума!
– Бесспорно, это очень старый дом. Поэтому ему и нужен тщательный уход. Поверьте, я делаю всё это исключительно из добрых побуждений.
Обычно после таких споров каждый оставался при своём мнении, а Диана продолжала своенравничать, выглядя при этом самой учтивой и покорной служанкой. Если она говорила, чтобы Лексон заправлял постель сразу после пробуждения, значит, это должно быть исполнено; если она говорила, что отныне обед они будут начинать с бульона, так оно и было; а если уж она видела, что кто-то плохо держал осанку, немедленно высказывалась по этому поводу.
В тот день было дождливо. Надд не выходил из библиотеки, до мозолей на пальцах набирая что-то на старой печатной машинке – в последнее время он проводил всё свободное время за ней. Лексон, несмотря на непогоду, болтался в саду. Диана сидела на крыльце, укутанная в вязанную шаль, и хмуро смотрела на мальчика. Она не знала, что он всё ещё пытался отыскать следы своего пса.
– Достаточно, Лекси, прогулка на сегодня окончена. Я наберу тебе ванну, нужно смыть с тебя эту грязь.
Мальчик зло покосился на неё и залез под очередной куст.
– Я, кажется, сказала, что прогулка окончена, Лекси, – чуть строже повторила женщина.
– Не знаю никаких «Лекси». – Мальчик вылез обратно и уселся на большую каменную скамейку под тисовым деревом, его не смутило, что она была мокрой и скользкой.
– Вот в чём дело? Я могу не называть тебя так, – это Диана произнесла, когда уже и сама подошла к скамейке. – Идём.
