Дом отрезан от мира. В нём нет ни радио, ни телевизора. Только старый телефон, стопки пыльных книг и уже пожелтевшие от времени газеты. Былая роскошь комнат и коридоров наводит жгучую тоску. Дом заполнен картинами, некоторые из них иногда гуляют сами по себе. А из зеркал сочится вода.
Внутри дома ночь темнее, чем снаружи. Внутри тихо, от этого любой звук становится оглушающим. По полу гуляют сквозняки. А во время дождя окна запотевают и кажется, что дом плачет. «Здесь или что-то ищут, или от чего-то прячутся». Я смотрю на людей, которые меня окружают и понимаю, что это сущая правда. Они мне нравятся. Все до единого. Когда я вернусь к прежней жизни, я постараюсь забыть даже их имена. Но в этих стенах они – моя семья. У меня не было семьи и дома, в который всегда хочется возвращаться. Меня не учили сопереживать и скучать. Не учили любить и дружить. Я не приучена к этому. Поэтому всё, что я делаю – просто иду на ощупь. Иду наудачу, наугад. Приближаю ли я себя таким образом к краю чего-то тёмного и жуть какого глубокого? Не знаю. Вполне вероятно. Вполне вероятно, что я всегда только туда и шла. К этой пропасти. Но теперь я там не одна. Он держит меня за руку. Я не знаю, удерживает ли он меня от падения или хочет сбросить сам. Но он сжимает руку так крепко, что я точно знаю, если он меня и толкнёт, мы всё равно упадём вместе.
Я много раз наблюдала, как кто-то более взрослый и толковый передаёт свою мудрость кому-то юному и неопытному. Родители – детям, преподаватели – ученикам, старшие братья – младшим. Голос первых всегда при этом становится бархатным и волнующим, они с доброй грустью смотрят в глаза юнцов и слегка поджимают губы: «Послушай, дружок, я знаю, я был на твоём месте. Поверь, я знаю, что мир кажется тебе огромной пастью чудища. Мир такой большой, ты такой маленький. Ты думаешь, что он пытается сожрать тебя. Да, мир огромен, но это не значит, что ты должен потеряться в нём. Совсем не значит. Смотри на это, как на тысячу возможностей. Да, мир – это тысяча дорог. И они все перед тобой – выбирай любую. И смело шагай, не оглядываясь и ни о чём не сожалея. Вперёд, парень, не робей!»
Толком не знаю, что меня всегда смущало в таких наставлениях. Возможно, то, что на самом деле мы идём только одной единственной дорогой: от рождения к смерти. Две точки, а расстояние между ними у каждого своё. И эта единственная дорога и есть твоя жизнь. Тебе кажется, что она принадлежит тебе и ты идёшь куда хочешь. Но на деле всё, что ты делаешь – это идёшь к смерти, надеясь, что она как можно дальше, а не прячется за ближайшим поворотом. Я поняла, что моя дорога оборвалась в тот момент, когда я должна была умереть. Дорога закончилась, вместо неё появился обрыв, у которого я и стою по сей день. Я знаю, что за обрывом вновь простилается дорога. Но я с другой стороны. И кто-то тянет меня за руку. И он или поможет перепрыгнуть на другую сторону, или утянет за собой. Утянет в пропасть, но не в смерть. Потому что моя смерть на другом конце дороги, а мне туда пока никак не добраться.
Я с нездоровым безразличием посмотрела на «висельника», который теперь уже перебрался в столовую и поставила на стол огромное блюдо с ещё горячими булочками. Следом Аня поставила миску с салатом, а Питер торжественно внёс тарелки и столовые приборы.
– Мишель снова опаздывает на обед? – спросила Аня, словно только для того, чтобы нарушить всеобщее молчание. Она поправила вполне ровно лежащую скатерть и ушла на кухню. Я проводила её взглядом и подошла к Питеру, который выковыривал изюм из булочек.
– Можем поговорить? Только вдвоём? – шёпотом спросила я. Питер поднял на меня удивлённые глаза и выглянул в арку, через которую было видно, как девушка крутилась возле плиты. – Не сейчас. После обеда встретимся на качелях?
Он кивнул и снова посмотрел на арку. Теперь там возник Мишель. На нём была очередная белая рубашка и брюки – от вчерашнего обычного парня в простой футболке не осталось и следа. Он сдержанно поприветствовал нас и сел на своё место во главе стола. Аня вернулась с кухни без фартука, теперь на девушке было свободное нежно-голубое платье с пышными рукавами. Она легко убрала свои кудряшки за уши и села за стол.
– Приятного всем аппетита, – улыбнулась она.
Питер стыдливо спрятал выковырянный им изюм и взялся за бульон. Такие люди, как он, не следят за тем, чтобы локти во время трапезы не лежали на столе, не стараются держать спину прямо и не пользуются салфетками, отдавая предпочтение старому доброму рукаву. Но Пит мог становиться тем, кто с пелёнок владеет светским этикетом. Поэтому сейчас, словно стараясь произвести впечатление, он ел аккуратно и неторопливо. Но я-то знаю, что он не стесняется погрызть ногти за столом или рассказать сомнительную шутку. Неужели это тоже часть волшебных метаморфоз, которые случаются теперь с ним в обществе Ани? Она сидела прямо напротив меня. Красивая, милая, воспитанная. Сколько ей лет? Двадцать? Двадцать пять?
Я перевела взгляд на Мишеля. Он, почувствовав это, тоже посмотрел на меня, улыбнувшись глазами. Очков на нём снова не было. (Интересно, он вообще нуждается в них?) Если я останусь с ним до зимы, как будут проходить наши дни? Мы будем одиноко бродить по дому, изредка сталкиваясь в коридорах, или же будем вставать в обед, лениво выползать на крыльцо и пить кофе, смотря на увядающую природу, а вечерами сидеть у камина и рассказывать друг другу истории? Не знаю. Что вообще между нами происходит? Почему он обратил на меня внимание, почему предложил постоянно работать здесь? Ему не нравятся слишком реальные девушки. Но ведь вот же она – хрупкая принцесса в красивом платье. Почему его не заинтересовала Аня? Потому что она предназначена придворному скомороху? Тогда кто в этой сказке я? Взгляд Мишеля ласковый и замораживающий. Он знает, кто в этой сказке я. Он знает.
Вымыв всю посуду, я заглянула к себе, чтобы накинуть балахон, и вышла наружу. Было очень ветрено, я спрятала хвост под одежду и натянула капюшон. Цепи на качелях завывали, точно попали в руки к Кентервильскому приведению. Опадающие листья кружились в прощальном танце и стелились под ноги. Солнце сонно выглядывало из-за низких туч и снова пряталось, не успевая коснуться лучами даже верхушек деревьев.
Сиденье качелей было холодным, пришлось немного поёрзать, чтобы привыкнуть. Вскоре появился Питер, на нём была джинсовая куртка и зелёный шарф. Он встал напротив, засунув руки в карманы куртки.
– Я думал, тебя укачивает на них.
– Я же не раскачиваюсь, просто сижу.
– Так о чём ты хотела поговорить? Что-то опять про ту заколку? – Питер достал из кармана леденец, покрутил его в руках и, не распечатывая, положил уже в другой карман.
– Нет. Не совсем. Пит, послушай, как твой брат узнал про это место?
Он нахмурился и сел на соседние качели, сделавшись каким-то растерянным.
– Знаешь, я как-то особо не интересовался. Теперь я бы и рад узнать у него, но сама понимаешь… Почему ты вдруг спрашиваешь про Криса?
Поднявшийся порыв ветра скинул с меня капюшон, я выругалась и затянула его потуже.
– Помнишь, я рассказывала, что эту работу мне предложила сотрудница кадрового агентства? Так вот, не так давно я говорила с ней по телефону, она не очень обрадовалась моему звонку и сказала, что теперь уже всё в порядке и мне не стоит больше думать о той истории. А вчера я позвонила уже в её офис. И… мне сказали, что женщина с именем Эмма Аддерли у них не работает. Более того, они ничего не знают про меня и про пансионат.
