— Нет, не ставили, — уверенно покачал он головой. — Я и забыл, когда последний раз в принципе болел или был у врача. За последний год точно ни разу не наблюдался.
Я выдохнула с облегчением. Нет, это у меня деменция, а не у него, раз я поверила первой встречной, что припёрлась в мой кабинет со своими секретами.
— Как зовут твою домработницу?
Он удивился ещё больше.
— Это тоже проверка? На слабоумие? Её зовут Ксения. Но не волнуйся, она нам не помешает. Юлия Владимировна съехала вместе с ней.
— Но она же и твоя домработница?
— Вообще-то её. А до этого работала у её отца, пока он не перебрался в Нью-Йорк месяца четыре назад. У нас она бывала даже не каждый день, а всё остальное время, пока он не уехал, работала и жила у Пашутина. Так что ты наймёшь свою, какую захочешь.
— У Пашутина?! — явно пугала я его своими эмоциями. Но, честное слово, они меня переполняли независимо от моего желания.
— Странная ты сегодня, Эль, — почесал он затылок.
И трудно было с ним не согласиться. Нет, нет, я услышала, что он предложил жить вместе, нанять прислугу. Но какие же это мелочи по сравнению с тем счастьем, что он не болен, эта ушлая девка беременна не от него, и всё встало на свои места.
— Проводишь меня? — улыбнулась я.
— Куда?!
— Тут недалеко. Куплю себе колготки.
— Мн-н-н, мы идём покупать колготки? Звучит как приключение, — улыбнулся Верейский.
И мы пошли.
— А новые туфли не надо? — всё беспокоился он. — А, может, новое пальто? Перчатки? Шляпку? Ты, кстати, не рановато в туфли-то переобулась?
— Так слушала утром прогноз погоды. Обещали жару.
— Вроде большая девочка, а метеорологам до сих пор веришь, — посмотрел он на небо перед входом в магазин. А оно и не собиралось хмуриться.
Вот только когда уже оплачивал покупку, у меня зазвонил телефон.
И я, совсем забыв, кто рядом, услышав голос дочери, выпалила:
— Привет, привет, мой мышонок! Как ты себя чувствуешь?
— Хорошо, — одновременно басила и гундосила моя девочка в трубку. — Мамочка, а ты сколо плиедишь?
— Скоро, моя родная. Чего-нибудь хочешь? — я кивнула продавцу, забирая пакет. Благодарно кивнула Верейскому, открывшему мне дверь. И замерла, увидев его глаза. — Что? — прослушала я ответ дочери. — Моих блинчиков? Хорошо, напеку тебе блинчиков. Давай, до встречи, Машунь! Я уже еду.
— А мне можно твоих блинчиков? — натянуто улыбнулся Верейский.
Так же натянуто, словно к голове привязали нитку и дёргали, мелко закивала я.
— У тебя… дочь? — словно смахнули улыбку с его лица.
— Паш, я же предупредила. У меня семья, отношения.
— Ты ничего не сказала про детей.
— У меня один ребёнок. Маленькая дочь, — всматривалась я в его лицо, пытаясь угадать о чём он сейчас думает. Что чувствует. И его играющие желваки мне совсем не нравились.
Он молчал.
— Ей три года. Она очень похожа на отца. Но мы с ним расстались.
Одна его иронично изогнутая бровь взлетела вверх.
— То есть тот, кто сейчас с тобой, даже не её отец?
— Не осуждай. Да, так сложилось, ты в моей жизни не единственный мужчина, — улыбнулась я и поторопилась сменить тему. — А предложение меня подвезти ещё в силе?
— А предложение накормить меня блинчиками?
— Паш, она болеет. Температурит. Сопливит. Но если ты не передумаешь, к тому времени как она поправится, я вас познакомлю. Мы же никуда не торопимся?
— Определённо, нет. До закрытия ЗАГСа ещё полдня, — улыбнулся он, глянув на часы.
И это был хороший знак, раз он снова начал шутить.
— А с тем парнем, что живёт с вами, тоже познакомишь? — спросил он уже в машине.
— Он с нами не живёт. Мы встречаемся. Но если хочешь, познакомлю.
— Честно говоря, нет. Боюсь, он мне уже не нравится. А если мне кто-то не нравится, мне очень трудно быть вежливым, — хрустнул он костяшками пальцев.
В этот раз промолчала я.
Нам ещё столько всего нужно друг другу сказать. И я боюсь даже думать, как он отреагирует, когда узнает, что Матрёшка его дочь.
Но любая дорога начинается с первого шага, и его мы только что сделали.
Глава 16. Павел
Дочь. У неё — дочь.
Не знаю, меняло ли это что-то для меня, но почему-то было больно.
Странное чувство, когда хочется вскрыть грудную клетку и достать оттуда то, что не даёт покоя.
Я ударил ладонью по груди, чтобы оно уже там отныло. Конечно, не помогло.
На город опустился вечер. И весь мегаполис лежал как на ладони перед панорамным окном, у которого я стоял. Сверкал огнями. Дышал выхлопными газами спешащих машин. Живой, таинственный и такой же одинокий.
Даже с Юлькой прощаться было легче, чем осознать, что за эти четыре года после встречи с Эльвирой я не так уж многого и достиг. Так, куда-то постоянно летал, с кем-то без конца встречался. Суетливое. Деловое. Важное. Но пустое. А она родила дочь. У неё есть маленький тёплый комочек, который ждёт её по вечерам, болеет, любит её блинчики, да и просто любит.
Почему-то вспомнилась девочка, что я встретил в клинике. Ямочки, кудряшки, маленькая ладошка. Никогда не думал каким я буду отцом. А пора бы! Но в душе одиноким псом скулило другое: я хочу быть частью её жизни. Её и её дочери. И мне было невыносимо думать, что она сейчас не со мной.
Чтобы не рвать душу, я вернулся к тому, с чего начал этот вечер: ощущению как быстро, легко и почти незаметно исчезла Юлька.
Да, поплакала немного. Не без этого. Я тоже, расставшись с ней, ночь пил — шесть лет жизни не смахнёшь как пыль с мебели.
Но вчера, собирая вещи, Юлька что-то напевала. Мурлыкала радостно, словно обрадовалась, что всё решилось именно так. Словно она возвращалась не в дом отца или в свою квартиру — не знаю где она в итоге решила зависнуть, — а уходила к кому-то, кто был для неё сейчас важнее, чем я. И плевать она хотела и на свадьбу, и на ребёнка. Впрочем, ей всегда на всё и всех было плевать. Поэтому, наверно, нам так трудно было вместе.
— Простите, Павел Викторович, — раздалось за спиной вежливое покашливание.
Ах ты чёрт! Её домработница. А я и забыл, что она заехала забрать оставшиеся вещи.
— Ксения, — развернулся я от окна.
— Могу я взять вазу? Юлия Владимировна просила…
— Да бери, не надо ничего объяснять. Это её ваза. Она привезла с Лидо. Муранское стекло. Бла-бла-бла.
