А нашей Матрёшке в июне…
Как первоклассник, я принялся загибать пальцы, потому что в уме посчитать никак не мог: октябрь, ноябрь, декабрь… Июнь — девятый. Девятый, мать твою! Девятый! А мы в Сочи пробыли почти весь сентябрь. Двадцать один день.
— Павел Викторович, с вами всё хорошо? — вывел меня из оцепенения голос Ксении.
— Нет, — я резко выдохнул. Отвалился к спинке стула. Схватился за голову. — То есть, да. Со мной всё хорошо.
Закрыл руками глаза.
Твою же мать! Она — моя! Моя дочь! Матрёшка!
И всё остальное вдруг стало выстраиваться, складываться в цельную картину той головоломки, которую я, наконец, сложил.
Так что на счёт отца Матрёшки? — Я его люблю. Очень…
До сих пор? — Всегда…
Это же она про меня, чёрт побери. Про меня!
Паш, у тебя в школе по математике какие были оценки?..
Я поступила с ним плохо… Солгала…
Мы опоздали на четыре года… Я — не опоздала…
— У тебя есть что-нибудь выпить? — я резко сел и открыл глаза.
— Я не знаю, если только… — обернулась Ксения.
— Сиди. Я сам возьму, — встал.
Я так часто бывал в этой квартире, что бар нашёл бы и с закрытыми глазами и во сне и даже в шоке, в котором сейчас пребывал.
Моя дочь!
Лёд затрещал в стакане, когда я плеснул на него виски.
И напиток приятно обжёг желудок, когда проглотил его одним глотком.
— Простите, Павел Викторович, — кашлянула позади Ксения. — Не уверена, что вы меня поняли.
— Пашутин болен. Юлька не беременна. — Матрёшка моя дочь. — Что тут не понять?
— А я? Вы мне…
— А ты хочешь денег, — налил я ещё на два пальца. И посмотрел на неё с презрением. — Нет, я тебе ничем не могу помочь, девочка. Совесть прививать не умею. Порядочностью не награжу.
— Он меня насиловал. Насиловал! — вцепилась она в край стола.
— Ну, если ты перед ним устраивала такие же пируэты с голой задницей как передо мной, то я не удивлён.
Я осушил второй стакан.
— Меня Юлия Владимировна заставила! — выкрикнула Ксения. — Тогда, с вами!
— М-м-м, — понимающе качнул я головой.
— Клянусь! — умоляюще смотрела она на меня мокрыми от слёз глазами.
— Верю, — я равнодушно пожал плечами. — К счастью, меня всё это больше не касается. Но могу дать один совет. Ценный. И бесплатный.
Она вытерла слёзы, что текли по щекам.
— Иди сразу к Пашутину, а не к Юльке. Плачь, вот как сейчас. Валяйся в ногах. Клянись в любви до гроба. В самой бескорыстной и преданной любви. Постарайся, чтобы он поверил. Ты сможешь, я верю. Скрась последние дни жизни старику. Это твой единственный шанс — если он признает ребёнка добровольно. И единственный шанс выжить у твоего малыша — если его защитит родной отец. Пока он у него ещё есть. Иди, иди! Прямо сейчас. Не теряй время. На, — достал я из кармана все купюры, что там были, кинул на стол, — возьми такси.
— А вы?
— А что я? — обернулся я уже в дверях. — Я же сказал: меня всё это больше не касается. У меня своя жизнь. И своя семья.
Ветер подхватил полы лёгкого пальто, когда я вышел в ночь. Но я не заметил холода, только увидел мерцание тысяч звёзд, когда поднял голову к небу.
— Спасибо! — прошептал я.
И улыбнулся.
Моя семья.
Глава 27. Эльвира
— О, боже! Паш, ты что здесь делаешь? — я замерла в дверях спальни.
— Тс-с-с, не кричи, — поднял он руку предупреждающе и накрыл одеялом Машку, что спала рядом с ним.
— А где мама? — спросила я шёпотом.
— Дома, — он осторожно слез с кровати. Плотно закрыл за собой дверь. Сгрёб меня в охапку. — Я её отпустил. Мой водитель отвёз её домой ещё вечером.
Его губы коснулись моих, не дав спросить.
И что-то было в его поцелуе… незнакомое.
— Ты что, побрился? — отстранилась я, разглядывая его гладкую кожу.
— Угу, — кивнул он. — Завтракать будешь?
Буду ли я завтракать? Да я бы слона средней прожарки съела. Но больше, чем есть и даже спать, я хотела принять душ. А ещё мне так много всего хотелось ему рассказать, и я мучилась, что пока не могла.
Вот только не знаю о чём я думала, когда не заперла дверь в ванную. Точно не о том, что он ко мне присоединится.
Или как раз о том?
Я прикусила его за плечо, чтобы не заорать.
— Чёрт! — тяжело выдохнула, обессиленно откинув голову к мокрой стене. — Если будешь и дальше так делать, скоро у тебя будет синяк от моих зубов, — ткнула я в отметину.
— Буду им гордиться, — оставил он поцелуй на моих губах и улыбнулся. — Жду тебя на завтрак.
Бегу, бегу, счастье моё! Как жаль, что времени у меня в обрез.
— Паш, Юлия просила тебя зайти, — размотав с головы полотенце, я повесила его на спинку стула. — Она у нас в стационаре.
И она правда просила.
Я зашла к ней утром, уже собираясь домой. Ненадолго, только проверить как она.
Светало. Через пару часов у меня в клинике очередной приём. Полный рабочий день впереди. Без еды я могу работать, без сна — никак. Но к счастью этой сумасшедшей ночью мне даже удалось немного поспать. И выкроить время, чтобы поехать домой, переодеться, принять душ и вернуться. Именно это я и собиралась сделать.
— Там к ней парень приезжал, — тихо сказал мне хирург в коридоре спящего отделения.
— Камиль? — так же тихо спросила я.
— Имени я у него не спрашивал. Но слышал, как они ругались. Она его умоляла: «Не надо, не ходи к нему!» А он звезданул кулаком по двери так, что проломил ДВП.
— Проломил что?
— Древесноволокнистую плиту, — постучал хирург для наглядности в дверь своего кабинета. — И ушёл.
— Ну ушёл и ушёл, — равнодушно пожала я плечами.
В душе нехорошо заскребло. Камиль бы не позволил. Если придёт, пустите его ко мне. Уж не с Алескеровым ли поехал выяснять отношения его телохранитель?Но с этим они точно пусть разбираются сами, я вмешиваться не буду.
— Сама-то она как?
— Еле успокоили, после его ухода. Рвалась уехать. Требовала одежду. Обещала пожаловаться на нас отцу.
— Узнаю Юлию Владимировну Пашутину, — вздохнула я.
— Пришлось колоть успокаивающее, — пожал плечами хирург. — Честное слово, ну не отпускать же её в таком виде, да после наркоза.
