— А второй?
— Такой же чёрный, — отмахнулась она, но непонимание на моём лице заставило её уточнить. — Ну в смысле, хач. Так понятно?
— Вполне. То есть ты трахалась с двумя хачами?
— Ага. Аж пыль стояла столбом, — невесело хохотнула она. — И теперь он грозится выложить это видео в сеть.
— И, наверно, прислать Верейскому?
— О, это не так страшно. А в сети, когда все увидят, — она мучительно, болезненно сморщилась. — Вот это капец. Снова не понимаете? — недоверчиво покосилась на меня. Вздохнула. — В нашей среде белой девочке трахаться с чёрными — это лютый зашквар. Это же навсегда запомоиться. Всё равно, что опустили, если тебя имел какой-нибудь Марат или Мурад.
— Да?! — искренне удивилась я, первый раз слыша о таком табу, но не стала настаивать на подробностях, до их среды мне как до луны. — Ладно, тебе виднее. Но, пусть ты не помнишь первый раз, то, что было три дня назад, перед осмотром, ты же помнишь?
— А три дня назад они мне и заявили о серьёзности своих требований. Он заявил. Второй там так, чисто номинально, — она кашлянула, словно запнулась. — В общем, либо я с ними и дальше кувыркаюсь. Либо дарю ему акции. И не просто какие-то, а именно те семь процентов, что отец обещал оформить на меня после свадьбы с Верейским.
Юлия допила чай одним глотком.
— А кувыркаться с ними, — она резко выдохнула, — больно. Очень, сука, больно, когда тебя трахают вдвоём и жёстко. Теперь вы понимаете, — она посмотрела на меня с надеждой, — как мне нужна эта фиктивная беременность. Срочно.
— А рассказать? — я прочистила горло. — Будущему мужу?
Она посмотрела на меня как на идиотку.
— Тогда отцу? — снова предположила я.
— Вы не представляете чей он внук, этот больной ублюдок. Мой отец просто ничего не сможет сделать. Это разобьёт ему сердце. Это просто его убьёт. Его. Его бизнес. Его репутацию, — она закрыла рукой лицо. — И всё равно он ничего не сможет сделать. Я не могу так поступить с отцом. У меня никого нет, кроме него. Да и с Пашей, — первый раз она назвала Верейского по имени. С теплотой, с искренним сожалением. — Не могу так поступить.
— Но надо же что-то делать!
— Я и делаю, — решительно встала она. — Мне дали отсрочку. Я выйду замуж. Получу эти сраные акции. И всё закончится. Тихо и мирно. Ясно? И не вздумайте никому даже пикнуть, о том, что услышали, — упёрлась она в стол, нависнув надо мной. — Это хотя бы понятно?
— Как никогда, — кивнула я.
И то, что я увязла по уши в этом дерьме, тоже как божий день мне было ясно.
— Вот и славно, — Юлия подхватила сумку.
— Может я могу тебе чем-нибудь помочь?
Она обернулась на мой вопрос.
— Вы?! — скривилась. — Это вряд ли. Спасибо за чай!
За ней закрылась дверь. Ирина Львовна пришла забрать посуду. А я всё сидела, глядя на пустой стул. И очень хотела, чтобы всё вышло именно так, как она и задумала: тихо и мирно. Но очень, очень в этом сомневалась.
Глава 8. Павел
Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, когда женщина расстроена. Или лезть в сеть в поисках популярных статеек на тему «Семь признаков того, что ей плохо».
Я отложил важную встречу, сократил до минимума свой доклад на совете директоров, намеренно взял служебную машину, чтобы проехать по стоящему в пробках городу с «мигалкой» и едва успел вписаться в её расписание, подъехав к Центру Репродукции ровно в тот момент, когда она вышла на улицу.
А она была настолько погружена в свои мысли, что меня даже не заметила.
Приветливо кивнув какой-то грузной женщине и придержав для неё дверь, Эльвира побрела в сторону метро, глядя под ноги. Её опущенные плечи и тяжёлые вздохи делали мне больно. Я хотел её выслушать, утешить, помочь. Готов был что угодно сделать, лишь бы она улыбнулась. И не знал, как.
Отпустив машину, я оставил на заднем сиденье букет, что купил по дороге. Теперь эта огромная охапка цветов показалась мне безвкусной и вульгарной. Поэтому я спрятал под полой пальто единственную розу и поторопился за Элей в метро. В метро, куда я не спускался с год, наверное. Так что готовность отправиться за ней хоть на край света я, можно сказать, подтвердил наглядно.
И всё боялся, что теперь она меня заметит раньше времени. Всё же я создавал слишком много суеты. То пытался отплатить вход по банковской карте не на том турникете. То, решив сократить путь в лабиринтах перекрытой из-за ремонта станции, повернул не туда. То растолкал нерасторопных пассажиров, понимая, что могу не успеть в один с ней вагон. И только когда двери закрылись, а её рука с тонким ободком часов крепко обхватила поручень, я с облегчением выдохнул и понял, что аж вспотел. От волнения.
Спасибо дотошному сайту их медицинского центра, где расписание каждого врача можно узнать парой кликов — я без труда выяснил, что сегодня в клинике она до трёх. Потом на сайте медуниверситета нашёл расписание занятий Лейман Э.А. со студентами. Сегодня лекция у неё была на кафедре акушерства и гинекологии. И, судя по тому, как она то и дело поглядывала на часы, поезд по подземному тоннелю летел несколько медленнее, чем ей хотелось. А значит, не стоило слишком тянуть — в плотной толчее вагона у нас на двоих было всего пять станций.
Отдавив пару ног и трижды извинившись, я, наконец, встал у неё за спиной.
Так близко, что чувствовал её запах. И выбрав момент, когда она снова глянет на часы, взялся рукой за поручень точно в том месте, где её маленькая ладошка уже нагрела холодный металл.
Она растерялась, что её место заняли. Выдохнула с лёгкой досадой. Её рука сначала дёрнулась занять место выше моей, но потом схватилась за поручень под ней, и Эльвира принялась с нарочитым интересом рассматривать мою наглую руку.
Я бы очень хотел бережно, как хрупкую статуэтку, переместить эту женщину, что сводила меня с ума, куда-нибудь ближе к двери, загородить спиной, обхватить сзади кольцом обеих рук. Но одна моя рука, засунутая в карман, поддерживала изнутри толстый стебель розы. А второй я был вынужден сдерживать и центробежное ускорение поезда, то и дело роняющего на меня соседей, и вес собственного тела, что мучительно стремилось навалиться всей тяжестью и расплющить ту, что уже перешла от разглядывания сбитой костяшки на большом пальце к браслету часов и краю рукава пальто.
Штирлиц никогда не был так близок к провалу.
В тот момент, когда лопатками почувствовав жёсткость моей груди, она уже готова была оглянуться, я погладил мизинцем её пальцы и наклонился.
— Тебе очень идёт этот цвет, но я бы предпочёл другой.
Она дёрнулась. Замерла. Ресницы взмахнули испуганными птицами. Шея причудливо выгнулась. И проделав путь по складкам рукава и через плечо её взгляд упёрся в мой небритый подбородок.
