Два дня спустя я позвонила в тюрьму. Карен опять увезли в Ласк. Пришлось ждать письма и возможности назначить следующее свидание.
Прошло несколько дней. Письмо пришло с фамилией и номером адвоката. Карен хотела, чтобы я созвонилась с этой женщиной и обсудила усыновление с ней. Она не заявляла, что готова отказаться от своих прав, просто делала первый шаг. Я связалась с адвокатом, узнала о процедуре и пообещала перезвонить.
Затем я написала Карен: что, если я приеду в Ласк и мы сможем поговорить?
Всю дорогу до тюрьмы в Ласке я молилась. Стану ли я наилучшей матерью для этого ребенка? Разумно ли растить его в доме, где навсегда сохранится память о жестокой смерти Ханны? Может, какая-нибудь молодая пара, бездетная, живущая вдали от места трагедии, справится гораздо лучше? Я мучилась, боролась с собой, лишилась сна. Только Богу известно, что будет лучше для этой крохи. Мы стремились исполнить волю Божью, на этом мне и следовало успокоиться.
В тюрьме я, сидя в тесной комнатке, смотрела, как надзиратель вводит Карен. Ее ноги по-прежнему были скованы и прикреплены цепью к поясу, но на этот раз с одной ее руки сняли браслет наручников, чтобы она могла свободнее держать телефон.
Не теряя времени, она сообщила мне о решении.
– Я решила отказаться от прав на ребенка в вашу пользу. Адвокат, о котором я вам писала, согласилась помочь. Она подготовит все бумаги за сниженную плату, но денег у меня вообще нет. Вы расплатитесь с ней? Наверное, вам придется платить и своему адвокату. Сможете?
Ее осунувшееся лицо и красные глаза дали мне понять, какой стресс и душевную борьбу она переживала.
У меня перехватило горло. Я с трудом выговорила:
– Если мы возьмемся за дело, то обратимся к вашему адвокату. Я хочу твердо знать, что мы обе согласны со всеми пунктами решения и ни о чем не жалеем. Вас это устраивает?
Я не сводила с нее взгляда, пыталась прочесть ответ по ее глазам и лицу. Я искала искренность. Убежденность. Ставить эксперименты с таким важным решением я не собиралась. Мне требовалось знать, что она твердо уверена в своих словах.
– Да, – подтвердила она, глядя на меня в упор.
Наше совместное решение было принято. А решение Бога еще только предстояло узнать.
15. Неожиданный тупик
Молчание оглушало.
Все шестнадцать лет я, как чрезвычайно активная мать патронатной семьи, привыкла постоянно быть на связи с УДС. О чем бы ни шла речь – о приезде новых подопечных, отъезде нынешних, о предстоящих или недавно прошедших посещениях родительского дома, новых сведениях о состоянии здоровья или успехах в развитии, я всегда ценила возможность полноценного общения и широко ею пользовалась. Мой желтый телефон, подобно пуповине, передавал туда-сюда жизненно важную информацию, связывал каждого из наших 140 подопечных детей с организацией, несущей ответственность за их благополучие – до тех пор, пока детей Бауэр вдруг не вернули в дом Карен. С того самого момента телефон превратился в бесполезный канал связи для передачи моих тревожных сообщений о Ханне – сообщений, которые, как мне казалось, проваливались в черную дыру некомпетентности Управления. Но даже тогда я возлагала надежды на каждый звонок. Даже в полные раздражения месяцы после исчезновения Ханны я продолжала принимать и звонки от УДС, и детей, которым требовался дом.
Но теперь, когда общественность кипела гневом, узнав, что убитый ребенок пролежал в гараже девять месяцев, а Управление и не подозревало о пропаже, УДС замолчало, и не на несколько дней, а на долгие недели. И не просто для меня, но и для всех остальных. Для прессы. Для патронатных семей. Управление, по совету адвокатов, заперло двери и закрыло жалюзи, скрывшись от негодующей общественности. Письма в редакцию, статьи в газетах и разговоры по всему Касперу свидетельствовали о том, что возмущение направлено скорее не на Карен, а на Управление по делам семьи.
– Ой, полетят их головы…
– Судиться с ними будут. Все подряд…
– Нет, ну они облажались по полной. Как можно было не заметить, что ребенок пропал?
«Стар Трибьюн», городская газета, писала о том, что отец Ханны подал на УДС в суд.
Гнев общества находил в моем сердце живой отклик. Мы ждали ответов.
А потом в первую неделю сентября, через два месяца после звонка с душераздирающим известием о том, что тело Ханны найдено, мне позвонила незнакомая сотрудница УДС. Я удивилась, но понадеялась, что мы возобновим общение. Но мне четко и ясно сказали: говорить мы будем только о потребностях тех двух детей, которых я на тот момент опекала, – недоношенного новорожденного и восьмилетнего мальчика. Ни на какие другие вопросы ответа я не получу. Ее заявление звучало хорошо отрепетированным – я догадалась, что это указание исходило от юристов и ее начальства.
Разговор получился кратким. Я ничего не сказала о свиданиях с Карен: мало ли что там задумали в УДС? Я радовалась их долгожданному звонку. Но что у них там творится, за закрытыми дверями? И почему никто не подходит к телефону?
Тем временем женщина-адвокат, занимающаяся усыновлением, передала нам бумаги для заполнения и попросила копии свидетельств и других документов. До рождения ребенка оставалось еще недель пять – достаточно, чтобы адвокат могла привести бумаги в порядок и представить наше дело в суд.
И тут все застопорилось.
Карен хотела, чтобы ребенок носил фамилию Бауэр, мы с Элом были категорически против. Если уж мы усыновим его, он должен носить нашу фамилию. Но мы могли бы, пожалуй, оставить фамилию Карен в качестве его второго имени. Я согласилась подумать над этим, однако с условием, что законной фамилией ребенка должна быть наша – Мерк. Иначе ребенок всегда будет чувствовать себя чужим в нашей семье.
Разработка приемлемого плана усыновления требовала времени, а его-то у нас и не было. Кесарево сечение Карен назначили на конец октября, но ребенок мог появиться раньше. Если не подпишем и не подадим бумаги до его рождения, УДС заберет новорожденного. Пришлось идти на компромисс. Мы согласились снова помолиться и выбрать то, что лучше для ребенка.
Пока я молилась, вверяя решение Богу, у меня возникло желание перечитать библейскую историю из Третьей книги Царств (3 Цар 3:16–28), в которой две блудницы, жившие в одном доме, родили каждая по сыну, одна на три дня позже другой. Однажды ночью одна из женщин случайно придавила своего сына насмерть – «заспала». Тогда она прокралась к постели второй женщины, крепко спавшей, и поменяла младенцев.
Проснувшись на следующее утро, мать увидела рядом с собой чужого мертвого младенца. Обе предстали перед царем Соломоном, каждая говорила, что именно она – мать живого ребенка. Никто не хотел уступать, и царь сказал: «Подайте мне меч». А потом велел: «Рассеките живое дитя надвое и отдайте половину одной, и половину другой».
