Я уставилась на нее в упор и сощурилась. «Ваша организация закрылась на несколько недель из-за убийства ребенка, бывшего под надзором, а вы беспокоитесь о нас?» В сердце взметнулся гнев.
– Вот так вот, значит? – процедила сквозь зубы я.
Глаза Джилл широко раскрылись, словно она ожидала, что я взорвусь, и готовилась к этому.
Подавшись к ней, я перевела дыхание.
– Вам известно, что этот ребенок у нас окажется не просто в безопасности, но и будет любимым. Управление хочет спасти репутацию и взять под свой контроль всех остальных детей Карен, раз уж Ханну не удалось защитить? Понимаю. Знаю, на вас подали в суд, и догадываюсь, что Управление постарается преподнести себя как лучший выход для нового ребенка. Но судьбой Ханны, ее сестер и братьев на протяжении четырнадцати месяцев распоряжалась отнюдь не я. И это не я не сумела проследить за тем, что творилось в доме их матери, когда они покинули мой дом. И это не я девять месяцев не могла выяснить, что Ханну забила насмерть родная мать и все это время держала ее труп в гараже, запихнув в мусорный мешок. Мы шестнадцать лет выполняли обязанности патронатной семьи при Управлении. Нас не раз просили делиться опытом на тренингах для новых патронатных семей: Управление считало нас образцовой семьей. Про нас даже сюжет ко Дню матери делали – мол, расскажите, как приходится матерям из приемных семей… И выбрало нас Управление. Прямо сейчас в нашем доме живут двое подопечных детей. Что же вы не забрали их у непригодной семейки? А теперь, по-вашему, я поставлю еще не родившегося ребенка Карен под угрозу, если нам дадут его усыновить?
Джилл молчала.
Я говорила негромко, но твердо:
– Мне известно, что вы в трудной ситуации. Не знаю, записывают ли меня сейчас и наблюдают ли за мной, но вот что я вам скажу: я буду делать в первую очередь то, к чему призывает меня Бог, и лишь потом то, чего хотят от меня люди. Вы христианка, значит, понимаете, что я имею в виду. Бог призвал нас с Элом вызваться усыновить этого ребенка, именно это мы и сделаем. Мне уже доводилось выступать в суде в поддержку Управления. Видимо, на этот раз будем по разные стороны баррикад. Это очень огорчает, но я буду бороться за этого малыша. У меня не было права защитить Ханну, но есть шанс защитить это дитя, и я убеждена, что Бог призывает меня сделать это.
Джилл не сказала ни слова. Я различила легкий блеск в ее глазах и еле уловимый намек на улыбку. Неужели она пыталась дать мне что-то понять? Ее напряжение рассеялось, плечи расслабились.
Минуту мы сидели, вглядываясь друг в друга. Обе молчали.
Я встала, поблагодарила Джилл за уделенное время и покинула кабинет.
16. Появление на свет
Автоответчик касперской тюрьмы воспроизвел знакомую запись. Карен снова привезли в город. Я знала, что времени у нее в обрез и что через день-другой ее увезут обратно в женскую тюрьму Ласка. За то краткое время, которое у меня осталось, важно было встретиться с ней и завершить наше дело.
После разговора с Джилл прошла неделя. Я кипела на медленном огне раздражения, меня преследовали тревоги за будущее ребенка Карен, а между тем дата его появления на свет приближалась. Мне хотелось, чтобы мое доверие к Богу было непоколебимым, но избежать колебаний не удавалось. Приходилось постоянно напоминать себе: смирись, всецело вверь себя воле Божьей – исполнившись, она будет безупречна.
Наступил вечер. Ужин, уборка, посуда – и мы собрали детей в гостиной: рассказать, как продвигается процесс усыновления. Те признались, что их чувства противоречивы. Что будет лучше для малыша? Трудно ли будет видеть у нас брата или сестру Ханны – как постоянное напоминание о ней и ее участи? Найдутся ли люди, считающие, что нам не следовало усыновлять младенца Карен, а лучше отдать его в УДС, а потом – на усыновление в другой штат или по крайней мере в другой город? Все эти вопросы вставали перед нами со всей остротой. А потом возник и один из самых важных. Если Бог призвал нас усыновить этого малыша, сумеем ли мы уберечь его от системы патронатной опеки, зная, что не смогли защитить Ханну?
Мы были единодушны: мы сделаем то, к чему нас призвали, и посмотрим, что уготовал Бог для этого ребенка и для нашей семьи.
Закончив разговор, я объявила детям, что еду в город.
– Карен сейчас в Каспере. Я хочу сообщить ей обо всем.
Услышав о Карен, все изменились. Скрещенные на груди руки, упрямо устремленные в окно взгляды, покачивание голов, отвращение на лицах. Но никто не сказал ни слова. Они не стали меня отговаривать.
Я поцеловала Эла и каждого из детей в макушки, забрала ключи и уехала. По пути к тюрьме мне стало одиноко и тоскливо. Груз ответственности и неуверенности в будущем давил на сердце. Теми же вопросами, которые возникли у моей семьи, я сама задавалась вот уже которую неделю. Пока я тормозила на парковке у следственного изолятора, мои безмолвные молитвы были полны смятения. Что же мне делать, Боже? Как все это трудно! Я уверена, что должна идти вперед. В ком я сомневалась – в Боге или в себе? Склонив голову, я закрыла глаза. Мне необходимо подтверждение от Тебя, Господи.
Оставшись одна в зоне посещений, я вышагивала по короткому коридору, вспоминая каждый разговор с Карен. За три месяца мы стали ближе. Каким окажется приговор – высшая мера или пожизненное заключение? Продолжатся ли наши беседы после вынесения приговора? Если ребенок все-таки попадет в УДС, о чем мы будем говорить? Что еще, кроме Бога, будет связывать нас?
Что же мне делать, Боже? Как все это трудно! Я уверена, что должна идти вперед. В ком я сомневалась – в Боге или в себе?
Карен наконец привели. Ее живот стал намного больше. Поглаживая его, она шла ко мне. Ее щеки слегка розовели, волосы были аккуратно причесаны. Живот не дал нам обняться, и мы рассмеялись.
– Вы отлично выглядите! Как самочувствие? – спросила я, когда мы уселись.
– Хорошо. Наконец-то удалось отоспаться. В Каспер меня привезли к врачу, завтра осмотр. Мне кажется, срок – конец октября или первые числа ноября, но посмотрим, что скажет доктор. Прошлый раз говорила, все вроде в порядке, – Карен воодушевилась. Она казалась спокойной. Может, потому, что на этот раз на ней не было ни пояса, ни кандалов?
– Я поговорила с семьей. Все за усыновление, но не без колебаний. Ощущения у нас двоякие. Детям я об этом еще не говорила, но на прошлой неделе узнала, что УДС намерено сражаться с нами за ребенка, – я внимательно смотрела в лицо Карен.
Она надула губы и потрясла головой, как часто делала, когда не соглашалась с чем-нибудь.
– Знаю. Мне сказала адвокат. Поверить не могу! Но она говорит, у них нет никаких законных оснований требовать опеки. У нас все шансы!
Я пожала плечами.
– Ну, не знаю. Они, видно, считают, что у них есть причины мешать.
Карен резко откинулась на спинку стула. Рубашка ее темно-синей робы заходила ходуном на животе. Мы обе засмеялись, глядя, как ребенок топает ножками. Я словно ощутила реальность жизни, растущей в Карен. Я чувствовала, как меня тянет к этому ребенку. В этот чудесный миг я думала только о нем и отвлеклась от трагической гибели Ханны. И чувствовала, как Бог обращает наши сердца к жизни и отвращает от смерти.
