– А можно мне приложить ладони к вашему животу – и помолиться о благословении и защите ребенка?
Карен с улыбкой кивнула. Я придвинула свой стул ближе к ней, села лицом к лицу, колени к коленям. Положила ладони ей на живот, ощущая плотную выпуклость ребенка у нее внутри, и начала молиться. Карен накрыла мои руки ладонями.
Ладони были теплыми. Поначалу их прикосновение утешало меня. Но потом я вспомнила: эти же руки запихивали тельце Ханны в мешок для мусора и несли ее в гараж, где она пролежала спрятанная почти год. Я высвободила ладони из-под ее рук и положила свои сверху. Этот простой жест дал мне свободу. Я молилась о ребенке, о Карен, о Божьей воле, об идеальном плане. Отказавшись от собственной воли, желаний, обид и смятения, я доверила мать с ребенком Богу. Владел ситуацией Он, а не я. Его замысел для них обоих уже был приведен в исполнение. Какую роль я сыграю в их жизни – это еще только предстояло увидеть. Я еще на шаг приблизилась к самоотречению и смирению, к которым стремилась.
На следующий день врач осмотрел Карен, и ее перевезли обратно в тюрьму. Новая встреча могла состояться не раньше чем через две недели. Началось ожидание родов.
Моя подруга Пэмми предложила мне составить компанию в больнице, если Эла в тот момент не окажется в городе, и я позвонила ей, чтобы сообщить новую дату кесарева – пятое ноября. Оставались считаные недели. Я все гадала: что задумали в УДС? Новая дата им явно уже известна. Поспешат ли они забрать ребенка немедленно? Мы могли только ждать. Родится ли ребенок до запланированного кесарева? Если нет, пятое ноября было обведено кружочком в моем календаре, и я молилась, готовясь и к родам, и к судебным битвам. Адвокат объяснила: усыновление пройдет в два этапа. Сначала предстоит выиграть право опеки на слушании. Затем ждать, когда суд одобрит усыновление. Когда будет слушание по делу об опеке? Мы могли лишь надеяться, что все разрешится еще до родов.
28 октября мне позвонили из тюрьмы: Карен вечером везли в Каспер. Ребенок был готов появиться на свет, поэтому врач запланировал кесарево на пять часов утра. Мне разрешили присутствовать в больнице, но запретили говорить об этом кому-либо, кроме родных. Я объяснила, что Эл как раз в отъезде и я собиралась взять с собой Пэмми. Это позволили.
Наутро я выехала в больницу примерно в половине пятого, оставив Сэди за старшую, а младших детей – спящими в постелях. К городу я подъезжала под легким утренним снегопадом. Казалось, во всем мире бодрствую только я одна.
По прибытии на место я обрадовалась, увидев в больничном коридоре потертую дубовую скамью, где могла сесть и отдохнуть после бессонной ночи. Кутаясь в пальто, я устроилась с краю. С ботинок натекла лужица. Я не сводила глаз с двери родильного зала в конце коридора. Уже начали? Или нет?
В тусклом свете пустая зона ожидания вызывала жутковатые ощущения. Пациенты еще спали. Сестры просматривали медицинские карты, готовясь к смене дежурства. Мне вспомнилось, как на этом же этаже всего два года назад я забирала новорожденную сестру Ханны – нашу новую подопечную. Это событие и привело к цепочке других, в том числе и к сегодняшнему. Смогу ли я привезти домой нового младенца – как привезла Элли?
Внезапно раздался звон лифта. Металлические дверцы разъехались, и ко мне, точно призраки, двинулись четыре силуэта. Я разглядела за спинами остальных троих Пэмми. Это была утешительная картина. Но трое внушали опасения: полицейский и две сотрудницы Управления, одной из которых оказалась Джилл.
Вот так, да? С полицейским эскортом? Но почему? Неужели боятся, что я причиню неприятности?
Пэмми ухитрилась обогнать всю троицу, уселась рядом, ободряюще обняла меня и взяла за руку.
Ангел в неведении. Я старалась не обращать внимания на незваных гостей напротив.
Обязательно им было садиться так близко?
В их присутствии нам с Пэмми было не до разговоров. Мы, все пятеро, сидели в тесной зоне ожидания и как могли избегали смотреть друг на друга. Тянулись минуты. Мы с Пэмми сидели молча. Уйти было некуда. Нам требовалось дождаться известия о рождении ребенка, и я решила, что больше ни на минуту не поддамся молчаливому запугиванию. Я глубоко вздохнула, посмотрела прямо на троих и улыбнулась. Их глаза распахнулись.
– Доброе утро, – сказала я.
Все трое коротко и неловко кивнули. Одна из сотрудниц шепотом откликнулась: «Доброе». Казалось, никто из них не знал, следует ли им разговаривать со мной.
Вот так, да? С полицейским эскортом? Но почему? Неужели боятся, что я причиню неприятности?
Когда враги сходятся в битве, должны ли они вести разговоры? Я мысленно упрекнула себя. Это не враги. Они просто выполняют свою работу. И я им не враг. Случись все это несколько месяцев назад, все мы сидели бы на одной скамье.
Но теперь возникли конфликт, раскол и недоверие. Так что этим утром нам подобало сидеть порознь. Грустно было сознавать, что отношения, которые моя семья и я строили с УДС шестнадцать лет, разрушились в одночасье и все мы стали жертвами.
В 5:35 двери родильного зала раскрылись. Доктор Майерс в темно-зеленом хирургическом костюме, шапочке и маске торжественно вышел в коридор. Он нес сверток, закутанный в белое больничное одеяло. Верный образу ковбоя, доктор носил под стерильными бахилами ковбойские сапоги. Походкой жеребца-тяжеловоза он двинулся по длинному коридору, и я увидела, как он переводит глаза с делегации из Управления на нас с Пэмми.
Пристроившиеся на скамье, словно три птички на проводах, сотрудницы УДС и полицейский вытянулись по струнке.
Врач резко отвел от них взгляд, всмотрелся в меня, и его глаза заблестели. Он улыбнулся, и щеки чуть приподнялись над краем маски.
Педиатра Майерса обожала вся наша семья: он лечил не только наших пятерых детишек, но и почти всех подопечных. По моей просьбе и с согласия Карен он согласился наблюдать ее ребенка, когда тот появится на свет.
Я сохраняла бесстрастное выражение лица и не сходила с места. Сердце учащенно билось, но мне не хотелось своим поведением бросить вызов трем официальным лицам. Пэмми следовала моему примеру.
Доктор Майерс широкими шагами подошел ко мне, наклонился и чуть приоткрыл края свертка – достаточно, чтобы увидеть, что в нем. Он подмигнул и тихонько объявил: «Девочка». Не обратив внимания на остальных, он снова прикрыл младенца и с гулким топотом удалился по коридору к детской палате, унося сверток в своих надежных руках.
Приложив ладонь к груди, чтобы усмирить судорожно заколотившееся сердце, я склонила голову и шепотом помолилась:
– Благодарю тебя, Иисус, за эту драгоценную новую жизнь.
Утренние сумерки сменялись дневным светом. Пэмми заторопилась домой, к своим детям. Перед уходом она снова обняла меня.
