– Вы к Карен Бауэр? – спросила она.
Напрасно она назвала имя Карен так громко. Это имя приобрело скандальную известность во всем Вайоминге и мелькало даже в национальных новостях. Расскажут ли посетители другим людям, что я привозила малышку в тюрьму, чтобы показать Карен? Будут ли надзиратели поглядывать на меня по-особому, давая понять, что я спятила, если вообще навещаю Карен? Я понимала, что мое самолюбие уязвлено и враг, только и ждущий шанса одержать хотя бы мизерную победу, несмотря на всю милость Божью, от моего приезда в тюрьму только выиграл.
– Выложите все из карманов в шкафчик, – велел надзиратель горстке посетителей. – Да, мисс, и детское одеяло тоже сложите в свой шкафчик.
Одеяло отправилось на хранение. Мы с Кортни прошли через рамку и встали в очередь к комнатам для свиданий.
Запах нестиранной одежды висел в воздухе, напоминая о том, сколько людей побывало здесь до меня – людей, которых я не пожелала бы видеть рядом ни с Кортни, ни с любым из моих детей. Оглядывая полки с детскими книгами и настольными играми в комнате свиданий, я думала о других детях, которые навещают здесь своих матерей. В окно был виден двор, обнесенный шлакоблочными стенами и колючей проволокой. Я поискала взглядом укромный уголок, но таких здесь не было. Мне впервые предстояло встретиться здесь с Карен без стекла, разделяющего нас. Наконец-то мы могли сесть рядом в открытом помещении.
Я смотрела, как в дверь входят заключенные, пока не появилась и Карен. Она улыбнулась мне, а едва завидев малышку, расплакалась. И я тоже. Мы обнялись, держа Кортни между нами. Было странно и в то же время правильно сидеть рядом и смотреть, как она спит. После нескольких минут молчания Карен попросила:
– Можно подержать ее?
Я разрешила, хоть мне и не хотелось. Мы обе понимали, что больше ей не удастся взять Кортни на руки – ни в младенчестве, ни в раннем детстве, может, вообще никогда. Укачивая на руках дочь, Карен снова заплакала. А я плакала, наблюдая за ней. У меня разорвалось бы сердце, если бы кого-нибудь из моих детей мне позволили взять на руки только раз за всю жизнь. Мое сердце болело за Карен. Мое сердце болело за Ханну. Мое сердце болело за Кортни. Как все мы дошли до такого?
Карен поглаживала ручки и головку дочери. Тихонько целовала ее и нежно обнимала. Я знала: скоро Кортни запросит бутылочку. Взять ее питание с собой мне не разрешили, зато под этим предлогом я могла прекратить свидание, если что-то не заладится. Я обняла Карен, держащую на руках Кортни, и помолилась за них обеих. Мы сидели в полном молчании долго-долго, Карен смотрела, как спит Кортни, и отводила мягкие младенческие волосики с ее лба. Затем Кортни проснулась и заерзала. Я поняла, что она уже проголодалась.
Мое сердце болело за Карен. Мое сердце болело за Ханну. Мое сердце болело за Кортни. Как все мы дошли до такого?
– Нам пора. Ей надо дать бутылочку, – шепнула я.
– Понимаю. Только не хочется отпускать вас. Я же знаю, что больше ее не увижу, – Карен расплакалась, хотя явно старалась держать себя в руках и не устраивать сцен. Она поцеловала Кортни в лоб. Как бы мне ни хотелось уважать материнские чувства Карен, моя собственная материнская любовь к Ханне одержала верх. Почему она скупилась на такие же поцелуи Ханне, пока та была жива?
Во мне рос гнев. Я просила Бога погасить его, сделать этот момент исполненным благодати. Я исполняла волю Бога. Я навещала мать и держала на руках ее ребенка. Я просто не могла впустить в сердце негодование. Я должна была чувствовать любовь. Сострадание. Уповать на то, что Бог поможет мне вырастить эту малышку в духе прощения. Когда-нибудь нам с Кортни обеим понадобится ходить в благодати, чтобы не ожесточиться. Я понимала, что именно к этому призвал меня Бог.
Вместе мы подошли к дежурной надзирательнице, глаза которой были полны сочувствия. Меня изумило и это сочувствие, и спокойствие, с которым я взяла Кортни из рук Карен. Видеть невинную кроху в тюремной обстановке было невыносимо. Мне хотелось унести ее отсюда, как только передо мной откроются двери.
Надзирательница распорядилась по рации открыть дверь комнаты свиданий, чтобы я могла уйти. Стоя у дверей, Карен обняла меня.
– Спасибо, что привезли ее.
Еще раз напоследок обняв Карен, я повернулась и вышла в коридор. Покидая тюрьму, я представляла себе, как Карен уводят в камеру. Должно быть, в душе у нее сейчас смятение, как и у меня. Скорбь. Раскаяние. Одиночество. Душевная боль за новорожденную дочь и за всех ее детей.
Устроившись с Кортни на заднем сиденье машины, я покормила ее из заслуженной бутылочки. Пора было везти ее домой и жить дальше. Я молила Бога защитить ее нежное сердечко в будущем, когда ей придется смириться с осознанием действий и поступков ее родной матери.
Внезапно мое сердце зашлось в приступе тревоги. Как и когда, скажите на милость, я смогу заменить мать этой прелестной малышке, отчетливо сознавая, что ее родная мать убила ее родную сестру?
«Все это в Моих руках», – ощутила я слова Бога. А пока мне было уготовано просто ходить в свете, который у меня есть.
21. Гараж
Весной 1999 года в семье Мерк произошло два важных события. Первое было долгожданным. В мае мы полностью удочерили Кортни. Она вошла в нашу семью и официально получила нашу фамилию. Мы были в восторге и не скрывали облегчения, зная, что нам больше незачем бояться того, что ее у нас отнимут.
Второе событие застало нас совершенно врасплох и поначалу показалось неприятным. Не прошло и месяца после удочерения, как Эла уведомили, что теперь закупками продуктов в Центре проведения мероприятий Каспера будет заниматься новая компания. Нам предстоял переезд в Аризону. Переезжать никто из нас не хотел. Мы любили Скалистые горы, наш церковный приход и друзей. Переселение в Финикс означало жизнь в большом городе, жару и полное отсутствие знакомых. Нашим старшим детям, Элизабет и Джейсону, уже исполнилось двадцать четыре и двадцать три, они не зависели от нас, поэтому переезд на них почти не сказывался. Но наши младшие, все четверо, родились и до сих пор росли в Каспере. Семнадцатилетняя Сэди заканчивала школу – самый неподходящий год для переезда. Хелен исполнилось пятнадцать, Чарльзу – двенадцать. Только для семимесячной Кортни переезд должен был пройти легко. Мы считали, что она определенно выиграет, покинув Каспер, где люди по-прежнему с яростью вспоминали ее преступницу-мать.
Эл поехал в Финикс первым: приступить к работе и подыскать нам новый дом. Мы задержались в Каспере. Дом я выставила на продажу. У нас так и жил один девятилетний подопечный. Взять его с собой мы не могли, но у него нашлись родные в Каспере, которые согласились его приютить. Я надеялась, что перед отъездом сумею побаловать его летними развлечениями.
Переезд означал упаковку вещей. И не только наших, которыми был полон весь дом, но и вещей Карен, по-прежнему лежавших в гараже.
Время пришло. Куча черных пакетов уже начинала напоминать пыльного бизона, спящего в углу. Я не прикасалась к ней не из-за лени или нехватки времени. Просто стоило мне зайти в гараж и увидеть груду черных мусорных мешков, я представляла скорченное тельце Ханны, засунутое в один из них. Смотрела на пластик, не пропускающий воздух, и мне самой становилось нечем дышать.
