Себя я тоже представляю: семилетний сорванец на берегу под бело-голубым небом, ветер рвет во все стороны мои распущенные густые волосы.
Миллион лет назад.
Ресторан, которым владела наша семья, назывался «Эдем». Одновременно эксклюзивное и демократичное заведение, куда частенько захаживали кинозвезды-хиппи и наркоторговцы, снабжавшие их дурью. Наши родители тоже принадлежали к тому миру – знаменитости каждый в своей сфере, обладавшие властью на своих собственных условиях. Отец – общительный приветливый шеф-повар с заразительным раскатистым смехом и склонностью к излишествам. Мама – его вторая половинка, пленительная кокетка.
Мы с Джози носились, как собачата. Когда уставали, засыпали на берегу бухты, прямо на голой земле, и никому до нас не было дела. Согласно семейному преданию, мама, ослепительная красавица, однажды отправилась в ресторан на ужин с каким-то мужчиной и там с первого взгляда влюбилась в нашего отца. И вы, если б знали его, в том бы не усомнились. Отец, обаятельный шеф-повар из Италии, человек исполинского телосложения, был колоссальной личностью. В ту пору людей его профессии называли просто поварами. Или рестораторами. Собственно, он и был ресторатором. Мама любила его до самозабвения, гораздо больше, чем нас. Он испытывал к ней пылкое сексуальное влечение, относился как к своей собственности, но любовь ли это? Не знаю.
Зато я знаю, как трудно быть детьми родителей, которые одержимы друг другом.
Как и мама с папой, Джози любила драматические эффекты. От отца ей досталась его харизма, от матери красота, хотя в ней это сочетание проявилось как нечто экстраординарное. Уникальное. Не счесть сколько людей, мужчин и женщин, ее рисовали, фотографировали, писали. Не счесть сколько людей в нее влюблялись. Я всегда думала, что она станет кинозвездой.
А она, подобно нашим родителям, превратила свою жизнь в одну сплошную губительную драму с таким же катастрофическим концом.
Бухта, разумеется, никуда не делась, а вот лестницы больше нет. Я натягиваю гидроботы, свои густые волосы заплетаю в толстую косу. Небо на горизонте розовеет. Огибая камни, я гребу на лайн-ап
[2]. Кроме меня здесь всего три человека. После нападения акул, случившегося несколько недель назад, ряды охотников до волн, даже самых мощных, существенно поредели.
А волны здесь огромные. Добрых девять футов высотой, с роскошными глянцевыми завитками – явление куда более редкое, чем многие думают. Я выплываю на позицию и жду своей очереди. Поймав волну, вскакиваю на ноги и еду прямо по гребню. Ради этого мгновения я живу. Ради мгновения, стирающего из сознания все остальное. В голове ни единой мысли. Только я, вода, небо, шум пенящихся бурунов. Шум моего собственного дыхания. Край доски скользит по воде. Лодыжки, даже в гидроботах, сковывает холод. Ледяной холод. Идеальный баланс. Меня пробирает дрожь, волосы хлещут по щеке.
С час, может, больше, я с самозабвением покоряю волны, забыв про все на свете. Небо, море, рассвет. Я растворяюсь. Нет ни меня, ни моего тела, ни времени, ни истории. Только доска под ногами, воздух, вода. Зависание на гребне волны…
И вдруг все меняется.
Волна обрушивается так внезапно, так стремительно, так мощно. Меня швыряет в толщу воды и крутит, как в стиральной машине. Ревущие буруны мотают во все стороны тело, голову и доску, которая болтается слишком близко – того и гляди размозжит череп.
Я обмякаю и, задерживая дыхание, отдаюсь на волю пенящейся воды. Будешь сопротивляться – покалечишься. Погибнешь. Единственный способ выжить – вести себя пассивно. Несколько бесконечных мгновений мир бурлит, вращается, подпрыгивая вверх-вниз.
На этот раз я утону. Доска дергает за лодыжку, тащит меня в сторону. Водоросли оплетают руки, обвивают шею…
Передо мной всплывает лицо Джози. Каким оно было пятнадцать лет назад. Каким я увидела его на экране телевизора накануне вечером.
Она жива.
Не знаю, как ей удалось выжить. Знаю только, что она жива.
Океан выплевывает меня на поверхность, и я втягиваю воздух в изголодавшиеся по кислороду легкие. Обессиленная, я возвращаюсь в бухту, ничком падаю на песок и с минуту отдыхаю. Со всех сторон звучат голоса моего детства. Мой собственный, Джози и Дилана. Вокруг нас носится, мокрый, вонючий и счастливый, нечистопородный черный ретривер – наш пес Уголек. Воздух полнится дымом, выплывающим из ресторана, где жарят и парят. Это дарит умиротворяющее ощущение того, что все возможно. Я слышу тихую музыку, пробивающуюся сквозь давно позабытый смех.
Я сажусь на песке, и звуки прошлого тотчас же умирают. Есть только обломки того, что было когда-то.
* * *
Одно из моих ранних воспоминаний – родители, слившиеся в страстных объятиях. Мне тогда было не больше трех-четырех лет. Где они находились, не скажу, но помню, что мама прижималась к стене, блузка на ней была задрана, и руки отца мяли ее груди. Я видела ее кожу. Они целовались так жадно, что чем-то были похожи на животных. Я зачарованно смотрела на них секунду, две, три, пока мама не издала резкий звук. И тогда я закричала:
– Прекратите!
Эта картина всплывает в памяти часом позже, когда я сижу во дворике своего дома. После душа волосы у меня мокрые. Потягивая горячий ароматный кофе, я просматриваю заголовки на своем айпаде. Бродяга сидит рядом на столе, сверкая желтыми глазами и размахивая черным хвостом. Ему семь лет. Кот он дикий. Я нашла его на заднем крыльце своего дома, когда ему было пять-шесть месяцев. Весь побитый, он умирал с голоду, едва дышал. Теперь он выходит из дому, только если я с ним, и съедает все, что бы я ему ни положила. Я рассеянно глажу его по спинке, а он не сводит глаз с кустарников вдоль забора. Черная шерстка у него длинная и шелковистая. Он скрашивает мое одиночество.
Трагическое происшествие, о котором сообщалось в теленовостях, произошло в Окленде. В ночном клубе случился пожар, унесший жизни нескольких десятков людей: одни были расплющены обрушившимся потолком, кто-то погиб в давке, пытаясь выбраться из горящего здания. Других подробностей нет. Я вывожу на экран разные фотографии с места трагедии, ища репортера, которого видела по телевизору минувшим вечером. Безрезультатно. Меня не покидает ощущение, что на меня мчится грохочущий поезд.
Откидываюсь в кресле, потягиваю кофе. Сквозь листву эвкалиптов пробиваются лучи яркого солнца Санта-Круза, расчерчивая узоры на моих ногах. Кожа у меня незагорелая, потому что я всегда либо в больнице, либо в гидрокостюме.
Это не Джози, убеждает меня голос разума.
Я выдвигаю клавиатуру, собираясь задать поиск по другому критерию… и останавливаю себя. После смерти сестры я месяцами прочесывала Интернет, ища подтверждение тому, что она выжила в катастрофе. И, как это часто бывает, статьи в большинстве своем пестрели домыслами, хоть ликвидаторы аварии и органы правопорядка этого не признают. Взрыв оказался таким мощным, что останки пассажиров поезда невозможно было идентифицировать. Дорогой тебе человек был там, но нигде не объявился. Все указывает на то, что она погибла.
