И я тоже стала отращивать волосы. Они уже были достаточно длинными в ту пору, когда Дилан появился у нас, но к тому времени, когда произошло землетрясение (мне тогда было пятнадцать), мои длинные-предлинные белокурые волосы по самые бедра прославили меня на всю округу. Ни он, ни я часто свои волосы не распускали: уму непостижимо, как легко и быстро они спутывались и сваливались. У меня волосы были гуще, чем у Дилана, но его переливались множеством оттенков – льняным, пшеничным, рыжеватым, золотистым. Мои же имели однородный цвет грязной мыльной пены, прореженный выгоревшими на солнце прядями. Но в них была покоряющая сила.
Большая сила. Парням нравились мои волосы, и даже некоторые девчонки на пляже изумлялись их длине.
В тот летний вечер у костра я распустила волосы и принялась их расчесывать. Кит забрала у меня щетку и сама ими занялась – непередаваемое ощущение, одно из десяти лучших на Земле. Она любила расчесывать и заплетать мои волосы, и делала это одновременно бережно и очень тщательно.
– Оставить распущенными?
– Да. – Я была в купальнике, и волосы приятно ласкали голую спину. В тот жаркий день мы купались в океане, песок до сих пор оставался теплым. Дилан был по пояс голый. Его футболка валялась на земле. Он почти ни перед кем не показывался с обнаженным торсом – даже серфингом занимался в рубашке, – но нам он доверял: знал, что мы не станем слишком пялиться на его шрамы. Уголек, с грязными лапами, лежал на песке возле него и поглядывал на нас блестящими глазами.
Дилан подбрасывал в костер сучья, пока огонь не затрещал, запылав ярким оранжевым пламенем. Он подтащил к нам сумку с провизией, что принес из домашней кухни, и принялся аккуратно в ряд выставлять продукты перед длинным толстым бревном, на котором мы обычно сидели.
– Шоколад, маршмеллоу, крекеры, – перечислял он. – Но сначала вы должны нормально поесть. Аранчини, ветчина, персики.
Он вытащил из сумки и «Маунтин дью» – наш любимый напиток.
– Мама не разрешает мне его пить, – взвизгнула Кит.
– Она не хочет, чтобы ты растолстела, – сказала я, ущипнув ее за упругую мясистую ляжку.
Кит шлепнула меня по руке.
– Я не толстая. У меня спортивная фигура.
– Правильно, – поддержал ее Дилан, подставляя ей свою пятерню. – У тебя все как надо. Идеально.
Кит хлестнула ладонью по его пятерне и, тряхнув головой, устроилась на бревне подле него. Она во всем еще была совсем ребенок, до сих пор ходила с содранными коленками и грязными ногтями, а я, уже узнав, что значит быть объектом восхищения, и почувствовав к этому вкус, всегда тщательно мылась и наряжалась. А на Кит, с ее буйными волосами и квадратной фигурой, никто внимания особо не обращал.
Но я завидовала тому, с какой естественной непосредственностью она прислонялась к нему. Завидовала их непринужденным отношениям. От Кит веяло спокойствием, которое передавалось Дилану. В этом я ей была не ровня. Стоило Кит приблизиться к нему, как его красная аура прямо на глазах меняла цвет, превращаясь в мягкое голубое сияние, словно она таила в себе некую магию, которая действовала на него умиротворяюще.
Волосы Дилана были заплетены в косичку.
– Хочешь я расплету и расчешу твои волосы? – предложила ему я.
– Конечно.
Я с радостью схватила щетку и по песку на коленях подползла к нему сзади. Кит метала на меня сердитые взгляды: расчесывать нам волосы было ее прерогативой.
Не замечая ее недовольства, я стянула резинку с косички Дилана, расплела волосы. Они у него были прохладные, мягкие и местами еще влажные. Водя по ним щеткой, я наблюдала, как они струятся и выпрямляются под щетинками, и мне это доставляло несказанное удовольствие. Волосы доходили ему до середины спины, где извивался особенно безобразный шрам. Я потрогала его кончиками пальцев.
– А этот откуда?
– Прямо посередине? – Дилан сидел, обнимая колени. Волосы, соскальзывая с его лопаток, каскадом падали ему на локти. – Это шрам от шпаги Долговязого Джона Сильвера. Я с ним дрался на дуэли.
Пальцем я провела по похожему на червя розовому рубцу, из конца в конец, и мне впервые пришло в голову, что Дилан пережил что-то нехорошее.
– А по правде?
Он обратил ко мне лицо. Оно полнилось мукой, какой прежде я на нем не замечала. Словно открылось окно в ад, куда я не хотела заглядывать.
– А это самая что ни на есть правда, Кузнечик.
Его слова пронзительной болью отозвались в груди, будто кто-то воткнул в нее кинжал. Я положила ладонь ему на лицо.
– Убила бы их.
– Ничего хорошего из этого не вышло бы, – скрипучим голосом отозвался Дилан, прижимая мою ладонь к своему лицу, и мне впервые подумалось, что, возможно, на этой земле есть человек, который знает то, что знаю я, и что улыбающееся лицо не всегда сулит доброе. Ему, как и мне, кто-то причинил боль.
Я также понимала, что он сейчас дрогнет, если не разрядить атмосферу. Я схватила в кулак прядь его волос. Сказала:
– Мы с тобой двойняшки. – И связала его волосы со своими. Мы зашлись смехом и хохотали, пока узел не рассыпался.
Но что-то изменилось. Он швырнул мне свою футболку.
– Замерзнешь.
– А как же я? Я тоже замерзну! – услышала я словно издалека голос Кит, натягивая через голову футболку. Меня тут же обволокло запахом Дилана.
Вот тогда-то он и ударил по струнам своей гитары, и, пока мы ели персики и сморы, Дилан исполнял фолк – песни, которые учил нас петь. Мы стали подпевать. Кит – мимо нот, зато с большим чувством. Я же мнила себя хорошей певицей и пыталась подстроить свой голос под основной тон баса Дилана. Разговорный голос у него был скрипучий и низкий, приятный на слух, а вот певческий – глубокий, чистый и густой; казалось, его можно пить из воздуха, как мед. Мы спели несколько «песен у костра» и переключились на баллады.
Я обожала наполненные страстью грустные тоскливые баллады, которым учил нас Дилан. Ему нравилось петь их под гитару, а сегодня вечером в воздухе носилось что-то волшебное, словно искры костра обратились в эльфов, порхавших вокруг нас. Кит тоже это почувствовала, прижалась ко мне голой рукой. Мы исполнили «Мэри Гамильтон» и «Жестокую войну» – любимую балладу Кит о Гражданской войне, а также одну из моих любимых, «Тэм Лин», которую, как я думала, возможно, написали для самого Дилана. Мы все больше воодушевлялись, пели так, будто выступали на сцене. Голос Дилана вился вокруг костра, сливаясь с нашими девчачьими голосами. В вышине ярко сияли звезды, волны неустанно накатывали на берег, и, если бы мы там оставались вечно, все было бы хорошо.
– Дилан, ты должен стать певцом, – произнесла Кит. – Никто не поет лучше тебя.
– Спасибо, Котенок, – рассмеялся он, – но мне просто нравится жить здесь с вами.
Костер догорал. Мы расстелили на песке большое одеяло, вытащили из палатки свои подушки и легли под широким небом. Из «Эдема» на склон холма лился свет, выплескивались музыка и голоса гостей. Сонные, мы с Кит устроились по обе стороны от Дилана. Он раскинул руки, предлагая нам придвинуться ближе. Мы накрылись расстегнутым спальным мешком и, устроившись поудобнее, положили головы ему на плечи.
