Я иду за ней в длинную комнату, из которой открывается вид на море – волнующееся зеленое море, простирающееся до самого горизонта. Перед домом – широкий газон, который стелется, наверно, до крутого обрыва. Через стеклянные двери я ступаю на траву. Бархатный ветерок приятно холодит кожу, вздымает мои волосы. Я ловлю их и поворачиваюсь лицом к дому. Вдоль всего верхнего этажа тянутся балконы.
– Матерь божья! – восхищенно выдыхаю я. – Какая красота!
– Перепродажей домов я занимаюсь с 2004 года. Начала еще в Гамильтоне. Когда познакомилась с Саймоном, он жил в Окленде. Саймон убедил меня переехать сюда к нему. Рынок здесь просто бешеный, похлеще, чем в Области залива
[35], и я неплохо преуспела.
– А этот дом – тоже для перепродажи?
– Не совсем. – Джози сует руки в задние карманы. Она все такая же стройная, и грудь у нее по-прежнему маленькая, но ее теперешняя прическа ей идет. – Я влюбилась в этот дом и в предания, что его овевают, почти сразу, как приехала сюда. Мы какое-то время жили вон там, и из окна гостиной я все время смотрела, как он сияет здесь на холме. На восходе солнце окрашивает его в розовый цвет, и он становится похож на… – Она делает паузу, глядя на меня, потом на особняк. – На русалочий дом.
Я складываю на груди руки.
– Семья Саймона живет в Окленде испокон веков. Они прибыли сюда в числе первых поселенцев, так что он знает здесь всех и всегда в курсе местных событий, а его семья уже целое столетие «барахтается» – произнося последнее слово, она изобразила кавычки, – в сфере недвижимости. Когда владелица дома умерла, Саймон быстренько подсуетился.
– Потому что он любит тебя.
– Да, – подтверждает моя сестра, поворачиваясь ко мне.
Я лишь мельком взглянула на нее и снова обращаю взгляд на дом.
– Выяснив твое имя, я стала искать о тебе информацию в Интернете и нашла фотографии – твои и твоей семьи. Сразу видно, что он тебя обожает.
– Мы с ним хорошо живем, Кит. Гораздо лучше, чем я того заслуживаю. У нас настоящая, крепкая семья. Мы с ним вместе создали свой мир. Растим детей. И теперь я намерена обустроить для нас всех этот дом.
Я смотрю на море, туда, где с правой стороны на фоне неба вырисовываются кроны древовидных папоротников.
– Но ведь твой мир зиждется на лжи?
Она опускает голову. Кивает.
– Не знаю, почему ты решила, что, если привезешь меня сюда, это как-то повлияет на мои нынешние чувства! – Яростные эмоции, что я стараюсь обуздать, раздирают меня изнутри; от них пухнет голова и сводит живот. – Ты крепко встала на ноги. Прекрасно! Но что это меняет? Ты же инсценировала свою смерть! Заставила нас поверить, что тебя нет в живых!
– Я знаю, что…
– Нет, Джози, не знаешь. Мы устроили по тебе панихиду!
– О да, народу, наверно, пришло уйма – не протолкнуться! Вы как, бомжей наняли, чтобы было кому меня оплакать? Ведь, кроме тебя и мамы, у меня на тот момент никого не было. Но ты ненавидела меня, а я – ее. Так кто же меня оплакивал, Кит?
– Я к тебе ненависти никогда не испытывала! Ты сама себя ненавидела. – Меня душат слезы, но я силюсь сохранять самообладание. – И ты уж поверь, я по тебе скорбела!
– Неужели? – скептически фыркает она. – Скорбела? И это несмотря на то, что я обчистила твою квартиру?
– Я, конечно, злилась на тебя, но ненависти к тебе не испытывала.
– Я звонила тебе. Ты ни разу не ответила.
И это гложет меня больше, чем я хочу себе в том признаться.
– Джози, я должна была сохранять дистанцию, но это не значит, что я тебя ненавидела.
И впервые я вижу ту потерянную Джози, что я знала.
– Прости.
Я качаю головой.
– Я скорбела по тебе. Не хотела, – признаю я, – но скорбела. Мы обе горевали. После твоей гибели долгие месяцы я прочесывала Интернет в надежде найти признаки того, что, возможно, ты выжила. – Тяжело дыша, я мотаю головой. – Долгие годы мне казалось, что я вижу тебя в толпе, и…
Она закрывает глаза, и я снова замечаю на ее ресницах слезы.
– Прости.
– От твоего «прости» легче не становится.
Она подходит на шаг ближе ко мне.
– Кит, как ты не понимаешь?! Я должна была ее убить. Должна была начать жизнь с чистого листа.
Мы стоим лицом к лицу, стоим, сложив на груди руки. Теперь я намного выше нее. Я думаю о том, что, как мне кажется, я знаю о своей сестре, о том, что случилось с ней, с этой миниатюрной женщиной, которая некогда была для меня центром вселенной.
– Как ты это сделала?
– Пойдем в дом. Я заварю нам чай.
* * *
Пока греется чайник, Джози показывает мне дом. Потом с кружками мы идем в гостиную. Она открывает все двери, впуская в комнату морской бриз. Мы садимся на диване лицом к лицу. Джози подбирает под себя ноги. Свет, падая на ее лицо, делает особенно заметным шрам – неровный зигзаг, пересекающий ее бровь, – который плохо зарубцевался.
– Руки бы оторвать тому врачу, который тебя заштопал. Я даже на первом курсе и то лучше бы зашила.
– Думаю, он потому получился такой некрасивый, что им поздно занялись. – Она трогает рубец от старой раны. – Многие нуждались в помощи сильнее, чем я.
– Сортировка раненых, – комментирую я.
– Точно. Ты ведь теперь врач неотложки, – улыбается она. – Кстати, это ты спасла того парня у Рангитото?
– Что? – моргаю я. – А ты откуда про это знаешь?
– Саймон у меня спрашивал. Об этом передавали во всех новостях. Людям интересны такие истории.
– Да, это была я. Не бог весть какой подвиг. – Джози начинает возражать. – Помнишь, как детишки постоянно прыгали со скал? И каждый год кто-нибудь непременно раскраивал себе череп? А я стояла на камнях, где они сигали в воду, и следила – вдруг кто-то потеряет сознание. – Я пожимаю плечами. – Мне кажется, я нырнула еще до того, как он ушел под воду.
– Потрясающе, – смеется она. – И все равно это героический поступок.
– Ладно, пусть так. – Я чувствую легкое головокружение, отпиваю большой глоток чая. – Ну, рассказывай.
– Так. – Джози делает глубокий вдох. – Я с одной компанией была во Франции. Мы путешествовали, гоняясь за волной. С наркотиков не сползали. – Она утыкается взглядом в свою чашку, и я вижу, что ее плечи придавлены грузом тяжких воспоминаний. – Я была… в плохом состоянии. – Она передергивает плечом, встречая мой взгляд. – Да ты и сама видела. Когда я обчистила тебя. Я глубоко сожалею об этом.
– Потом.
