Я вспомнила затравленный взгляд малышки там, в городе, и сердце сжалось от тупой, тягучей боли. Наверное, не стоило говорить сейчас Ивану Андреевичу, что это не пройдёт. Никогда. Страх, как и проклятые воспоминания, остаётся в нас навеки.
— Вы, наверное, очень её любили? — несмотря на лёгкое головокружение, я всё ещё чувствовала, как трепещет сердце, и слышала плач маленькой девочки, которая тянет руки к мёртвой матери.
— Жену? — он снова разлил по стаканам алкоголь и свою порцию выпил уже залпом. — Я не помню. Не помню, как это было. Эта война забрала у меня почти всё. Так что я не верю в любовь. Если только к своему ребёнку.
Вряд ли на Бекета так быстро подействовал алкоголь, но он был со мной откровенен и честен. Он словно раскрывался мне. И это, конечно же, подкупало. А ещё, захотелось рассказать то, чего не говорила никому.
— Мою маму убили бандиты. Они пришли в наш дом и велели папе собрать еду, деньги, тёплую одежду. Их было трое. Все они были в масках… Мама схватила меня и затолкала под кровать, — виски уже не обжигал горло, и я пила его как воду, не чувствуя вкуса. А Бекет слушал, чуть склонив голову и болтая янтарную жидкость в бокале. — Она сказала, что они скоро уйдут. Возьмут, что нужно, и больше мы их не увидим. А потом прозвучал выстрел. Такой громкий… Мне казалось, что даже дом задрожал. Я и раньше слышала выстрелы, но этот… Этот был другим. Потом они пришли за мамой. И снова выстрел. Последнее, что я помню с того дня, как бандит сдирает с маминой руки этот браслет, — разжала руку и всхлипнула, наконец, дав волю слезам.
Бекет рывком схватил меня, прижал к себе. Упав ему на грудь, закрыла глаза, вдыхая запах своего спасителя. Быть может, я пьяная, в истерике и не в адеквате, но он мне понравился. Этот огромный железный человек с каменным сердцем и неверием в любовь.
От его поглаживаний и монотонного шепота на ухо, понемногу успокоилась и даже не сразу поняла, что меня куда-то несут.
* * *
Пробуждение было настолько ужасным, что я даже не сразу осознала, где нахожусь. Голова трещала по швам, а во рту пересохло, словно в Сахаре. Открыла глаза, попыталась смочить потрескавшиеся губы. Это же надо было так нарезаться. Да я в жизни не пила, с чего вдруг накидалась? Ох, уж этот дяденька Бекет… Научит он меня плохому, как пить дать научит.
Повернулась набок и услышала, как хрустнула моя челюсть, резко отъехавшая вниз, а на голове зашевелились волосы. Бекет лежал рядом, закинув руки за голову, и разглядывал меня с нескрываемым удовольствием. На губах играла сытая ухмылочка самца-победителя, а я… Я чувствовала, что на мне ничего нет. Голая. Абсолютно!
— Иван Андреевич? — прижимаю к груди одеяло, медленно поднимаюсь. Медленно, потому что изображать драму и резко вскакивать с кровати будет страшной ошибкой. Голова вот-вот разлетится на ошмётки, да и всё остальное болит так, будто по мне танком ездили. Прислушиваюсь к ощущениям там, внизу, но ничего не чувствую. Может, пронесло, а? Но стоило взглянуть на его довольную рожу, как всё становится ясно. Не пронесло. — Что вы сделали? — шепчу, отползая назад, а он шумно вздыхает, хватает меня за руку и тащит к себе.
— По-твоему что я сделал? — мазнул взглядом по губам, пальцами сжал подбородок, а вторая ладонь опустилась на мою попу и сильно сжала. Меня же хватило только на то, чтобы упереться руками в его грудь и по возможности отвернуть лицо. — Отвечай, Мила. Что я сделал? Думаешь, трахнул тебя?
— А что? Нет? — покосилась на него.
— Я что, похож на извращенца, который любит спускать в безжизненные тела?
Ой, как стыдно… Хотя нет. Ни фига!
— А зачем вы тогда меня раздели? — шиплю злобно, верчу попой, пытаясь отползти на безопасное расстояние, но это только усугубляет и без того щекотливое положение. Пальцы на заднице впиваются в кожу сильнее, сминают не очень-то нежно.
— Я тебя не раздевал. Ты сделала это сама. Проснулась ночью, стащила с себя одежду и со словами «фу, как душно» снова отрубилась.
А вот теперь стыдно. На мне даже трусиков нет! Вот идиотка…
— Всё равно это вы виноваты! Напоили меня, а мне, как видите, алкоголь противопоказан! И зачем вы вообще притащили меня в свою спальню?
Он усмехается, тянет меня прямо на себя, заставляя сесть на его… Ох, там всё так твёрдо. Блин. Хорошо, хоть он не раздет. А то было бы совсем неловко.
— Ну, раз я всё равно виноват, — имитирует толчок, и я вскрикиваю, бью его по лицу и, пользуясь его растерянностью, вскакиваю с постели. Ну как вскакиваю… Запутавшись ногой в одеяле, шмякаюсь на пол и протяжно стону от боли в лодыжке.
Бекет не вскакивает, чтобы мне помочь, нет. Он поворачивается на бок и, подперев рукой голову, наблюдает за моим скукожившимся на восточном ковре тельцем.
— Трусиха, — заключает через пару мгновений, поднимается и, перешагнув меня, идёт в ванную. — Жди меня здесь.
— Гад, — скулю, отдирая от пола свои несчастные кости.
Хватаю одежду и, прикрыв срам, бегом несусь к двери. Ну хорошо, не несусь. Ковыляю. Одеваться в комнате Бекета не решаюсь, выскакиваю в коридор с одной мыслью, что болезненно пульсирует в висках: скоро проснётся Маринка, и придут убираться горничные, а тут я, вылетаю из хозяйской спальни в чём мать родила.
Ну и в тот же момент, разумеется (а как иначе), влетаю в корзину с моющими средствами и поднимаю ошалелый взгляд на Людочку. Та, судя по всему, сегодня заменяет горничную. Тут же из-за угла вальяжной походкой выруливает не кто иная, как Нина Степановна. Да чтоб тебя! Сегодня что, все против меня?
— Доброе утро, — пискнула негромко и, как была с голым задом, понеслась в свою комнату. — Просто пи… Капец какой-то, — закрыла лицо руками, осела под дверью.
Вот называли меня шлюхой и были правы. И не важно на самом деле, было у нас что-то с Иваном Андреевичем или нет. Всё равно теперь ничего не докажешь. Я теперь для них стерва, которая подсуетилась раньше всех и запрыгнула в хозяйскую койку.
Сгорая от стыда и кляня себя на чём свет стоит, вышла к завтраку, где меня уже ожидали Бекет и Маринка. Последняя радостно заухмылялась с набитыми щёчками, а вот Иван Андреевич поднял на меня грозный взгляд. Нехороший такой взгляд…
— Пррривет, мамочка!
— Привет, бельчонок, — подошла к столу, не решаясь занять своё место.
Он рывком отодвинул стул рядом с собой, дал молчаливое указание присесть.
— Почему ты ушла? — заговорил уже тогда, когда я отправила в рот помидорку черри, и эта самая помидорка чуть не застряла у меня в глотке.
— Я… Потому что пора было. Вот и ушла. А что надо было… — замолчала, поймав на себе заинтересованный взгляд Маринки. — Надо было с вами душ принять? — совсем тихо, утыкаясь в свою тарелку.
— Не язви. Я велел тебе подождать.
Да не пошли бы вы, уважаемый Иван Андреевич, куда подальше? И свои веления прихватите.
