— Иван Андреевич, я, правда…
— Молчать! Когда я говорю, ты должна молчать. Слушай меня, девочка. Ты слишком зелёная ещё, чтобы играть со мной в такие опасные игры. Я ведь в следующий раз сделаю то, что просишь. А хочешь прямо сейчас? А? — юркнув рукой под платье и отодвинув трусики в сторону, грубо прошёлся по промежности. — Хочешь, поимею тебя прямо здесь? Поставлю раком и трахну?
Я вскрикнула, вцепившись в его запястье, и Бекет убрал руку. Но мне встать не позволил.
— Я всё поняла. Поняла! Но что бы вы там себе не думали, я не играла. Нет. Вы… Ты можешь мне верить, — ощущение, будто иду по тонкому льду, и каждое неверное движение может стоить жизни. Но я понимаю его, как никто другой. Потому что сама такая же… Не хочу открываться людям, не хочу впускать их в свою душу. Ведь люди причиняют слишком много боли.
Он дышит мне в губы, медленно склоняется к ним, касается своими. Еле ощутимо, мягко… А потом припечатывает жестким поцелуем, рывок назад, отстраняется.
Выравнивается надо мной в полный рост, смачивает пересохшие губы. А я смотрю на его ширинку, что как раз напротив моего лица, сглатываю при виде эрекции.
— Возьми корзину и иди за мной.
ГЛАВА 10
Исподтишка поглядываю на большого, грозного Бекета и почему-то улыбаюсь. Я должна бы его опасаться, но как-то не получается.
Он шагает рядом, в одной ладони корзинка, в другой моя рука. Мне приходится быстрее перебирать ногами, чтобы успеть за ним. Злость его уже поутихла, но он всё также неразговорчив. Впрочем, сейчас слова будут лишними. Нам бы помолчать, подумать… А может, думать надо было раньше? До того, как разделась перед ним до самых трусов?
— Проходи, — открывает передо мной какую-то дверь, пропускает вперёд, сам же остаётся позади и какое-то время не двигается. Я ощущаю его взгляд на себе физически, даже съёживаюсь. А это он только смотрит. — Нравится?
И только после его вопроса обращаю внимание на помещение. Приглушенный интимный свет освещает небольшой диван, стеклянный журнальный столик и пару кресел. Вокруг цветы, искусственный фонтанчик и большой аквариум с разноцветными крупными и маленькими рыбками. Рядом бар и кофемашина. Очень впечатляюще. Такая себе зона отдыха.
— Здесь миленько, — улыбаюсь, поворачиваясь к нему, и цепенею. Странный он какой-то… И смотрит так…
— Возьми корзину, я помою руки, — отдаёт мне снедь, а сам скрывается за дверью уборной. Возникает такое ощущение, будто убегает. Но от кого? Не от меня же?
Сервирую стол, достаю пирожки Галины, кофе. Сажусь на краешек дивана и покорно жду. О том, что натворила, стараюсь не думать. Было и было. Ничего уже не изменить. Да и я, честно говоря, не собираюсь отказываться от своего решения. Рано или поздно это должно было случиться. Они правы… Мне пора повзрослеть.
Иван появляется через несколько минут. Галстук снял, расстегнул верхние пуговицы рубашки, оголив волосатую грудь. Упал на диван рядом, усмехнулся.
— Можешь пошевелиться.
Оказывается, я всё это время сидела так, будто мне кол в позвоночник вонзили. Заставила себя расслабиться, даже улыбнулась ему в ответ.
— Пирожки почти остыли. Поешьте… Поешь.
Он вздыхает, запрокидывает голову на спинку дивана, а рука мягко ложится на мои плечи и притягивает к его груди. Невольно балдею от запаха сильного парфюма, закрываю глаза и позволяю себе расслабиться.
— Маринка с Галиной?
— Угу, — ворчу ему в рубашку, опять улыбаюсь. — Она сегодня уже помягче стала…
— Хорошо, — его сердце стучит спокойно, но громко. Отсчитываю удары, где-то на заднем фоне шумит вода. Бекет вздыхает, тащит меня к себе на колени и, усадив сверху, смотрит из-под опущенных ресниц. На лице блуждает какая-то задумчивая ухмылочка, и я сглатываю, застывая взглядом на его полных губах. Вспоминаю, как он ими целует, и по телу проносится смерч возбуждения. — Тебе говорили, что ты странная? То ты меня боишься, то сама лезешь на член. Так можно очень серьезно нарваться, — медленно скользит по моим ногам, царапая чулки и приподнимая подол платья всё выше.
— Мне с детства твердили, что странная, — усмехаюсь, а сама дрожу от осознания всей этой ситуации… Я у него на руках, он трогает мои ноги. И смотрит так безумно.
— Да, странная, — о чем-то размышляет, пальцы сильнее врезаются в мою кожу.
Нарушаю паузу поцелуем. Прижимаюсь к его губам, и в груди начинает колотиться сердце. Я впервые целую его сама, без принуждения, и от понимания этого кружится голова, а в лёгких спирает дыхание.
Бекет мне не отвечает. Он будто чего-то ждёт. Опять думает, что провоцирую, играю? Что не так? Разве не этого он добивался?
Отстраняюсь, смотрю на него с немым вопросом.
— Почему, Милана? Почему ты вдруг решилась стать моей? В чём подвох? — так и есть. Он мне не верит.
— Нет подвоха. Но если ты не хочешь, я не собираюсь настаивать и навязываться, — бросаю обиженно и дёргаюсь, чтобы встать, но Бекет удерживает меня, зарывается пальцами в мои волосы и тут же резко сжимает их у корней. Не так чтобы очень больно, но чувствуется.
Упираюсь руками в его грудь, стону уже от боли, но Иван всё же притягивает меня к себе, смотрит в глаза.
— Если обманула, сильно пожалеешь об этом. Я не прощаю предательства, запомни это, Милана.
— Ты можешь мне верить, — произношу это, глядя ему в глаза, и вижу там кое-что давно забытое, но такое родное, что сердце перестаёт биться, замирает. Так смотрел на маму отец в те редкие минуты абсолютной тишины между перестрелками и громыханием снарядов. С любовью.
Но ведь это бред… С чего Ивану так смотреть на меня? Да, он хочет меня заполучить в свою постель. Да, я ему нравлюсь. Но это ещё никакая не любовь.
Значит, что? Ошибаюсь?
— Ладно, давай поедим, — будто услышав эти мысли, он пересаживает меня на диван, берёт кофе и пьёт прямо из термоса. Так, словно его мучает жажда.
Мне, конечно же, кусок в горло не полез. Ему тоже. Так и остались пирожки Галины нетронутыми. Правда, я подозреваю, что не ради выпечки она меня отправила к Бекету. У него вон ресторан на первом этаже.
— Ну… Я тогда пойду? — спрашиваю спустя час угнетающей тишины.
— Иди.
Но вопреки своему слову, хватает меня за шею сзади и впивается своими губами в мои. Он груб, но мне приятно и волнительно, будто не в себе…
Отвечаю ему неумело, растерянно, но Бекета это, похоже, очень даже устраивает. Из его груди вырывается нечто похожее на рык, а вторая рука опускается на моё бедро, сжимает до боли. Отрывается от меня, тяжело дышит и смотрит прямо в глаза.
— Вечером. Я приду вечером, Мила. Чтобы ждала в моей спальне, — отпускает, быстро покидает комнату, громко хлопая дверью, а я касаюсь пальцами припухших губ, закрываю глаза.
