— Нет. Я не хочу это представлять. Я не хочу, чтобы Иван исчезал из моей жизни.
Костя берёт костыль, медленно отходит от меня в сторону.
— Я скажу, что звал на помощь. Не мог сам подняться… Пришла ты. А как ты попала в изолятор, уже сама придумай.
Слабо улыбаюсь. Наверное, в нашем случае это можно воспринимать как мир.
— Спасибо. Он, конечно, вряд ли поверит, учитывая всю нашу предысторию, но я тебе благодарна.
Дверь открылась так внезапно и решительно, что я вжалась в стену и с ужасом уставилась на профиль вошедшего Ивана. Тот окинул нас взглядом, остановился на Косте.
— Выздоравливаешь? Это хорошо. Чем раньше очухаешься, тем скорее отправишься на свободу, — и поворачивается ко мне. — Что, Милка, заблудилась? Сэндвичи мне несла, но не туда угодила?
Поджимаю губы.
— Ты неправильно всё понял. Я объясню.
— Да что ты? — смотрит на меня хмуро и, видимо, всё же ждёт объяснений, а мне одного только хочется… Прижаться к нему и заплакать. Что и делаю. Прилипаю к его груди, кусаю губы, сдерживая предательские слёзы. Наверное, сказывается стресс. Я ведь ждала, что он нас с Костей обоих здесь и порешит, а он ждёт вот… Его тело напряжено как натянутая струна, и сердце бьётся так сильно, что отдаётся вибрацией под моей ладонью. — Ладно, — кладёт руку мне на затылок, поглаживает. — Пойдём. Выздоравливай, Костя, — звучит не очень дружелюбно, но могло быть и хуже.
Мою руку Иван отпускает уже у себя в кабинете.
— Садись.
Некрасиво и ни разу не изящно плюхаюсь в кресло, вытираю слёзы, что всё-таки побежали по щекам.
— И что мне с тобой делать? — садится за стол, нажимает кнопку коммутатора. — Ира, принеси два кофе. Мне как всегда, Милане с молоком и сахаром, — поднимаю на него растерянный взгляд. Он запомнил, какой я люблю кофе… И по имени назвал так, будто эта Ира должна меня запомнить. — Я слушаю, Милана. Охранник сказал, ты принесла мне сэндвичи. Дальше.
Ох, неудобно как всё вышло. Но я набираю в лёгкие побольше воздуха и рассказываю всё как на духу. То, как я прошла в изолятор, то, зачем пошла к Косте — всё. Что-то подсказывает мне, что он и так всё знает, а потому я не пытаюсь увильнуть или соврать. Да и не было в моих поступках ничего предосудительного. Разве что сам факт уединения с Костей.
И хоть Бекет не рассматривает несчастного подстреленного шалопая в качестве своего соперника, однако я отчётливо вижу ревность в его жестах и мимике. Это не может не радовать. Ведь в таком случае получается, что он что-то чувствует ко мне. Может, это и не любовь, но определённо что-то есть.
Замолкаю. Смотрю на его мощные запястья и длинные ровные пальцы, сцепленные в замок.
— Ещё раз отдашь мои бутерброды другому мужику, я отстрелю ему яйца.
Сдерживаю улыбку и иду в наступление.
— Кто я тебе? — ну, раз уж мы так откровенны сейчас…
Бекет убирает локти со стола, медленно отклоняется корпусом назад. Смотрит.
В кабинет вплывает Ира, повиливая крутыми бёдрами, проходит мимо и ставит поднос с кофе и пирожными на стол.
— Приятного аппетита, — улыбается, разумеется, не мне.
— Спасибо. Можешь идти, — наблюдаю, как Бекет провожает её взглядом, и всё то тёплое и нежное, что всколыхнулось внутри меня, снова оседает на дно. Он же пялится на эту секретутку! Прямо при мне! А я тут, глупая, о каких-то чувствах… — Ира! — тормозит её уже у самой двери. — С завтрашнего дня никаких юбок, здесь не бордель.
Ира что-то мычит себе под нос, негромко хлопает дверью.
— А кем ты хочешь быть для меня? — Бекет задаёт вдруг сбивающий с толку вопрос, и я не сразу реагирую, пару секунд смотрю на него непонимающим взглядом.
— Я не знаю… Я просто хочу определения моей роли в вашей с Маринкой жизни. Потому что для неё я новая мама, а для тебя просто любовница… Так не бывает.
Иван двигает ко мне тарелку с пирожными, сам берёт свою чашку с кофе и обходит стол. Садится в соседнее кресло, кладёт руку мне на шею сзади и слегка сдавливает.
— Ты не любовница, Милана. Ты моя женщина. Быть моей — значит быть моей во всём. И телом, и душой. Тебе не нужно задумываться о том, кем я тебя вижу. Ты член моей семьи. Этого достаточно. Ешь пирожные.
* * *
— Папа сегодня снова не придёт?
Откладываю книжку со сказками, пожимаю плечами.
— Не знаю, бельчонок. Папа сейчас очень занят.
Честно говоря, мне и самой интересно, чем таким занимается по ночам дяденька Бекет, что даже забыл о дочери. Уже не говорю о себе… Хотя чего это не говорю? Обо мне он так-то тоже забыл.
— Тогда дождись его и передай подарок, — показывает большую ярко-зелёную бабочку, вырезанную из цветной бумаги. Немного неровно, с зазубринами, но я знаю, что она старалась. Бедная малышка не знает, как угодить отцу, лишь бы он уделил ей немного своего драгоценного времени. Иногда я задумываюсь о том, как же одиноко бедной крошке и не могу понять, зачем её отцу целый город, если нет времени на одну маленькую девочку. Которая, кстати говоря, в случае чего не выберет себе другого папку, а будет любить того, который есть. Вот такого, какой есть, со всеми минусами и недостатками.
— Ух-ты, какая… Это ты когда успела? Я обязательно передам. Спи, — целую её в лобик и с удовольствием втягиваю в себя детский запах. — Люблю тебя.
— И я тебя люблю, мамочка.
От её слов уже знакомо щемит в груди, а потому я спешу выйти из комнаты, чтобы не зареветь белугой.
Иван возвращается уже под утро, я вскидываюсь ото сна. В руке зажата бабочка, быстро расправляю чуть смятые крылышки.
— Лежи, — он садится рядом, склоняется и целует. Мягко так, еле ощутимо. Ловит своими губами мои, слегка прикусывает, оттягивает нижнюю. — Сладкая, сонная Милка, — стаскивает одеяло вниз, скользит сухой, чуть шершавой ладонью по бедру. — И голенькая.
— Где ты был? — от него пахнет дымом и алкоголем. Не пьян, но явно подустал.
— Пришлось уехать на север города. Дела были.
— Какие дела? Шашлыки? — знаю, что смахиваю на ревнивую, ворчливую женушку, но мне не только за себя обидно. В конце концов, это несправедливо.
— Скорее пожары, — выдыхает устало, расстёгивает рубашку.
— Пожары? Опять бунт? — не то чтобы я сомневалась в непоколебимом авторитете дяденьки Бекета, но всё-таки настораживает. Уродов, развязавших резню много лет назад, так и не истребили до конца, они всё ещё среди нас, ждут удобного часа, когда снова можно будет пустить ослабленным людям кровь. Они ждут этого и боятся самых сильных мира сего. Потому, собственно, и начинают с прогрессивных городов и их управляющих, которые, в случае чего, смогут снова погасить вспышку. Такие люди как Бекет представляют для ублюдков опасность, и первый удар придётся именно по ним.
