Она вышла из автобуса, чтобы пройтись пешком. Предстояло встретиться с Генри, хотя всего полчаса назад ей казалось: она его больше никогда не увидит. Она посмотрела на часы: половина первого. А если Генри ушел на ленч? Наверно, так оно и есть. «Я ведь могу встретиться с ним в другой раз, не так ли?» Хилари почувствовала на сердце такую тяжесть, будто на нее взвалили непосильную ношу. Легче смириться с мыслью, что они с Генри больше никогда не встретятся, чем не застать его как раз в тот момент, когда ей так нужно поговорить с ним. «Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пусть он будет на месте!»
Она свернула за угол и на другой стороне оживленной Фулем-роуд увидела магазин Генри, который тот унаследовал от своего крестного отца, хотя до сих пор не решил, что будет делать с ним дальше. Сердце Хилари громко застучало, ведь они с Генри собирались после свадьбы жить вместе в квартире над магазином. Возможно, Фулем-роуд не похожа на Эдем, но в сознании многих людей она ассоциируется с романтикой. Здесь Генри впервые поцеловал Хилари и спросил, будет ли она жить с ним в квартире над магазином. И Хилари тоже поцеловала его и ответила согласием. В ту минуту шумная многолюдная улица превратилась в их собственный маленький рай.
Хилари еще раз повторила, что она совершенно спокойна и невозмутима. Она перешла дорогу и взглянула на вывеску: «Генри Юстатиус. Антиквариат». Ей пришлось задержаться у витрины, так как с коленями стало твориться нечто странное. Должно быть, они не подозревали о ее внутреннем спокойствии. Они тряслись. Не может же она предстать перед Генри с трясущимися коленями. Она старательно разглядывала витрину и вдруг заметила, что ковер Ферагхан, который они собирались положить у себя в столовой, исчез. Раньше он висел на левой стене, и они все время шутили: Генри говорил, что, если какой-нибудь покупатель спросит цену, он назовет тысячу фунтов стерлингов, а она утверждала, что у него не хватит на это духу. У нее предательски заныло сердце. Ковра больше нет. Это был ковер для их столовой, а теперь его больше нет. Генри продал его какой-нибудь другой счастливой паре. Она ощутила себя одинокой, ограбленной и бездомной. Это был ее ковер для столовой, а Генри его украл.
Впервые она по-настоящему поняла, что между ними все кончено. Ей казалось невозможным войти в магазин, встретиться с Генри и при этом оставаться спокойной и безучастной. Но и вернуться на другую сторону Фулем-роуд она тоже не могла. И пока рассматривала в витрине мозаичный стол с красными и белыми шахматными фигурами, комод времен королевы Анны и набор испанских стульев с высокими спинками, она заметила какое-то движение в темном углу, где за позолоченной кожаной ширмой находилась потайная дверь. Оттуда вышел Генри с мужчиной.
Хилари захотелось убежать, но ноги будто приросли к земле. Она не осмеливалась взглянуть на Генри и поэтому смотрела на другого мужчину. Он казался ниже Генри, но это только казалось. Человек был среднего роста и сложения, стройный, бледный, с неправильными чертами лица, зеленовато-коричневыми глазами и длинными, небрежно уложенными рыжими волосами. Мягкий шейный платок свисал в виде банта, какой редко увидишь в наши дни. Костюм у него тоже оказался необычного, карикатурного покроя. Синевато-серый костюм и розовато-лиловый бант. Хилари подумала, что никогда раньше не встречала человека с розовато-лиловым бантом, который совершенно не сочетался с его рыжими волосами, но зато подходил к цвету носового платка. Она принялась рассматривать его только потому, что не хотела смотреть на Генри, но неожиданно он полностью завладел ее вниманием. Это был Берти Эвертон. Она встречалась с ним один лишь раз, во время суда над Джеффом, но он относился к тем людям, кого, однажды увидев, невозможно забыть. Ни у кого в мире больше не было таких волос.
Генри что-то говорил, когда они вошли в магазин. Он указал на высокий бело-голубой кувшин, и оба мужчины повернулись, чтобы рассмотреть его. Хилари быстро оглядела их. Мельком взглянув на Берти Эвертона, она остановилась на Генри. Он рассказывал с воодушевлением – формулировал закон, решила Хилари, – но выглядел бледным, намного бледнее, чем в тот день, когда она видела его в последний раз, не считая вчерашней мимолетной встречи на вокзале. Конечно, во время их последнего разговора, именно разговора, они ссорились, а гнев всегда заставляет человека краснеть. Он казался бледным, и его речь, обращенная к Берти Эвертону, забавляла своей мрачной выразительностью. Она подумала: речь, вероятно, идет о кувшине, и Берти наверняка знает о нем гораздо больше, чем Генри. Интересно, известно ли ему, что Берти коллекционер. Сначала ей захотелось, чтобы он этого не знал и попал впросак из-за своего раздутого самомнения, но потом ее захлестнуло раскаяние, и она поняла, как ей будет больно, если Генри окажется в дураках. Ее ноги оторвались от тротуара; сама не зная, что делает, она толкнула стеклянную дверь магазина и вошла.
Генри стоял спиной к ней. Он не повернулся. В этот момент он как раз заканчивал пересказывать замечательный текст, который нашел в одной из книг по керамике своего крестного и тщательно заучил наизусть. Он мог привести в восторг кого угодно, кроме настоящего коллекционера, который, возможно, тоже читал эту книгу и мог заподозрить хозяина магазина в простом цитировании ее по памяти.
Когда Генри закончил пересказ очередного абзаца, Берти Эвертон произнес: «Ах, достаточно» – и сделал шаг по направлению к двери. В эту минуту Генри повернулся и увидел Хилари. Он довольно бесцеремонно выпроводил Берти. Дверь закрылась. Рыжеволосый молодой человек надел мягкую черную шляпу, украдкой взглянул на девушку, которая восхищалась великолепным набором шахматных фигур из слоновой кости, и исчез из виду.
Широкой, решительной поступью Генри приблизился с другой стороны к мозаичному столику, на котором стояли шахматные фигуры, и громким дрожащим голосом произнес:
– Привет, Хилари!
Хилари уронила белую королеву и прислонилась к высоким напольным часам, которые предательски закачались. Наступила пауза.
Люди по-разному выражают свои эмоции. Генри мрачно уставился на Хилари, и она почувствовала, что не в состоянии выдержать этот взгляд. Если он и дальше будет так на нее смотреть, она либо рассмеется, либо расплачется, а ей не хотелось делать ни того ни другого. Она желала выглядеть спокойной, невозмутимой, учтивой и отстраненно вежливой. Ей нужно было продемонстрировать такт, самообладание и умение себя вести. И вот теперь она стояла тут, прислонившись к напольным часам и роняя шахматные фигуры. Но что еще хуже, и она, и Генри оказались на виду у любого, кто спускался по Фулем-роуд в этой части улицы. На ее щеках бушевал пожар. Если Генри и дальше собирается так стоять, не говоря ни слова, ей придется действовать самой, хотя и непонятно как.
Генри нарушил тишину, спросив с мрачной учтивостью:
– Я могу что-то для тебя сделать?
Что за чушь он опять сморозил! Она взглянула на него и, сверкнув глазами, ответила:
– Не глупи, Генри. Конечно, можешь!
Генри поднял брови. Как это скучно!
– Что именно?
– Мне нужно с тобой поговорить. Но не здесь. Пойдем в кабинет.
