– Лабораторию придется закрывать? – спрашивает Фигероа.
– Не думаю. Утечка обнаружена, осталось найти, куда копируются данные.
– Вы уверены, что это дело рук кого-то из сотрудников?
– Не знаю, генерал. Но в любом случае нужно проверить сначала меня, а потом всех по списку.
Я не доказал вину Тодда в научном смысле этого слова, но уверен, что прав. Ему явно плохо. Пакость, которую он задумал для меня, обернулась большими проблемами для него самого. За такое легко можно отправиться в тюрьму, и надолго. Максимум, что он сейчас может сделать, – отправиться домой, уничтожить все данные, а потом отказаться от проверки. Наверняка именно это он сейчас и обдумывает.
– Мы сделаем все, что в наших силах, – заверяю я генерала.
– Так, теперь оставьте нас с доктором наедине, – просит Фигероа.
Осман и Тодд выходят. Напоследок Тодд бросает на меня полный ненависти взгляд. Когда за ними закрывается дверь, генерал поворачивается ко мне.
– Так, Крей, и что в результате тут у вас творится?
Глава 36
Намерения
Наврать генералу? Попытка рассказать всю правду о нынешнем проекте и полном отсутствии прогресса по Т-гену скорее всего кончится приостановкой финансирования и расследованием… Если он решит, что дело того стоит. Но попытка наврать тоже только ухудшит ситуацию. Вот ведь моральная дилемма – да, это говорит человек, который три дня назад расчленял тела посреди лагеря бойскаутов. В результате я решаю ограничиться маленькими кусочками правды.
– Управлять лабораторией довольно тяжело.
Фигероа смотрит на меня, ожидая продолжения, но я не собираюсь распространяться на эту тему.
– Т-ген, – говорит он наконец, постукивая пальцами по папке. – Что в этом отчете?
– Ну, все, что у нас на данный момент есть. Мы провели мета-анализ всех доступных нам геномов подтвержденных, схваченных или убитых террористов. Потом проанализировали последовательности, которые, как традиционно считается, отвечают за некоторые особенности поведения и склонности – общительность, выработка окситоцина, выработка адреналина. Плюс некоторые другие корреляции, основанные на различных профилях известных нам террористов. Некоторые из них отправляются воевать за границу, другие изготавливают взрывные устройства, – объясняю я, на самом деле ничего не объясняя.
– И? – спрашивает Фигероа.
– Есть некоторые трудности. Прежде всего с определением террориста. Вы или я можем назвать этим термином физическое лицо, не находящееся на государственной службе и применяющее насильственные меры воздействия к мирным жителям. Но это слишком общее описание. Характер и поведение человека, планирующего операции, контролирующего потоки денег и оружия, сильно отличаются от поведения и характера юноши в депрессии, которого убедили, что единственный выход – пойти взорвать супермаркет. Расист-одиночка, по ночам собирающий бомбы, ведет себя совсем иначе, чем активист, планирующий протесты и громящий витрины ближайшей кофейни.
– И что вы хотите этим сказать?
– Мы не можем толком разобраться, что такое террорист, как тогда выяснять, есть ли гены, отвечающие за склонность к таким видам деятельности?
– Нужно сузить круг поисков.
– Хорошо, и что мы найдем? Гены, отвечавшие за харизму Усамы бен Ладена? А что, если такие же были у Джорджа Вашингтона?
Фигероа багровеет.
– Вы что, приравниваете бен Ладена к Вашингтону?
– Что? Нет, конечно! Вашингтон – герой, который сражался в первых рядах, не боясь опасности. А бен Ладен – трус, прятавшийся за спинами женщин. Хорошо, я выражусь точнее. Даже два настолько разных человека могли иметь схожие черты, например оба были высокими. Высокий рост может быть преимуществом для лидера. Но это нам ничем не помогает. За рост отвечает один и тот же ген, но у разных людей вместе с ним будут действовать другие гены. Или не будут, не все гены активны.
Отметив резкую реакцию генерала на мое неуклюжее сравнение, я, кажется, придумываю, как действовать дальше.
– Представим, что мы выяснили, что у террористов-смертников есть схожие генетические последовательности. Например отвечающие за резкие смены настроения и тягу к острым ощущениям. А если выяснится, что у лучших бойцов нашего спецназа есть те же гены? Как к этому отнесутся независимые наблюдатели, которые будут анализировать результаты нашего исследования? Мы что, приравниваем наших бойцов к террористам?
Фигероа откидывается на стуле и обдумывает услышанное. По крайней мере я заронил в его голову семена понимания, насколько эта тема сложна, а главное – что без должного качества и контроля такие исследования могут завести совсем не туда, куда ему лично нужно. И кончиться большими проблемами. Когда я впервые упомянул саму идею о возможном существовании гена терроризма, я размышлял вслух о некоторых очень специфичных типах поведения и о том, почему некоторые люди могут быть более склонны к ним. Окружающие же услышали, что существует конкретный ген, наличие которого делает человека террористом, – а это несусветная глупость, если вы хоть что-то смыслите в генетике. Проблема в том, что мои слушатели в генетике не смыслили дальше газетных заголовков и статей в желтой прессе.
Взять, например, ген гомосексуализма. И хотя с некоторой долей вероятности ученые могут определить склонность к гомосексуальному поведению, опираясь на информацию о некоторых генетических маркерах, не существует единственного гена, который сделает вас геем.
Фигероа качает головой.
– Не назвал бы я это удовлетворительным результатом. Мы обещали выдать что-то более конкретное.
Он выглядит не столько разозленным лично моим поведением, сколько разочарованным общими перспективами проекта. Но не стоит забывать, что и у него есть начальство. Если они будут мной недовольны, то начнут следить за моей работой и жизнью намного пристальнее, чем мне хотелось бы. А я сейчас занят вещами, к которым совсем не хотел бы привлекать внимание.
Я раздумываю, не рассказать ли генералу о вирусе. Идея вируса, вызывающего склонность к убийству, должна чрезвычайно заинтересовать военных – но в этом-то и проблема. Я верю, что Фигероа не станет распылять «Хайд» над Северной Кореей, но могут найтись те, кто захочет это сделать. Будет еще хуже, если нечто подобное попадет в руки тех самых террористов.
– Ну, прямо сейчас я попытался сузить поле исследования до террористов-смертников, – говорю я первое, что пришло в голову. – Теоретически смертниками могут стать до десяти процентов населения – те, кто подвержен чужому влиянию. Но если мы сконцентрируемся на сравнении генетических данных и поведенческих профилей, то, вероятно, сможем выделить маркеры, которые позволят ограничить круг людей, за кем следует установить наблюдение.
Это настолько отдает дешевой антиутопией, что меня тошнит. Что я делаю сейчас – помогаю построить оруэлловский мир или отдаляю его приближение?
