У меня замерзли руки.
Рисунки кончились, и дальше художник рисовал только отблеск. Густую бордовую кляксу на белой бумаге.
Во мне закипела ненависть, но я привычно погасил её, только вздохнул и пожалел.
Почему всё так.
Но последний рисунок оказался другим. Мальчик сидел на крутом берегу и ловил рыбу, река текла у него под ногами. Весёлая и извилистая река, солнце отражалось в ней так, что казалось, что оно светит не только с неба, но и из-под воды.
И это была не Бела Коса. И всё было хорошо.
Больше никаких рисунков не было.
– Эй, – сказали за моей спиной.
Я обернулся.
– Эй, – сказал Лисин.
Я его неожиданно узнал. Это он приехал на заряженном джипе и с огнемётом. Приехал сжигать спорынью. Когда он лежал в гостиной на диване, то ничуть не напоминал того огнемётчика, а вот сейчас, стоя, я его узнал. Человек неузнаваемо меняется, стоит ему лишь выпрямиться во весь рост.
А сейчас он ничего сжигать не хотел, смотрел на меня тупым взглядом.
– Я туалет ищу, – тут же сказал я.
– Туалет, – кивнул Лисин. – У нас туалет…
Он задумался. Мозг, оглушённый алкоголем, работал с трудом, почти не шевелился.
– Всё на втором этаже, – сказал Лисин. – По лестнице и направо. Направо.
– Спасибо.
Я шагнул к выходу, но Лисин не посторонился. Так и стоял, смотрел на меня, кисточка в кулаке, словно пытаясь что-то сообразить и сказать. Но соображалось ему туго.
– Я что-то… – сказал он наконец. – Тебя не узнаю… Ты кто… Какой-то ты… Ты кто?
Я подумал: говорить, что я нездешний, не стоит, опасно. Здешнего искать будут, а вот нездешний… Кому нужен нездешний?
Лисин потёр щёки и потряс головой, но это ему не очень-то помогло.
– Ты Смирнов, что ли? – спросил он. – Смирнов, вижу, у нас тут все справа налево Смирновы…
Лисин поморгал. Закрывались глаза у него легко, а вот открывались, напротив, с хлюпаньем, никогда ещё не видел, чтобы человек так громко хлюпал глазами.
– Не, не Смирнов… – лесопромышленник Лисин потёр глаза ладонью. – Ты не Смирнов, ты…
Вдруг Лисин шарахнулся. Он сделал несколько шагов вбок, упёрся спиной в стену, зацепил стеллаж, и с него тут же просыпались банки с карандашами. На Лисина обрушился карандашный дождь, он непонимающе задрал голову, пытаясь понять – откуда, потом снова уставился на меня.
– Я заблудился, – сказал я, стараясь говорить раздельно и понятно. – Там наверху в кабинку очередь, я искал в доме, сюда спустился…
– Ты…
Лисин смещался вдоль стенки к выходу и озирался. Вот точно здесь в комнате кто-то ещё находился.
– Ты… – он ткнул пальцем. – Ты же это… В больнице у вас там вся штукатурка отлипла, я говорил, давно надо, да всем плевать… Сестра твоя…
Лисин покривился.
– Сестра твоя рисовать… не любит?
– Что? – не понял я.
– Рисовать. Ну, всякое… Лошадей, черепах… Рыбу. Знаешь, есть такая рыба-Эйнштейн, у неё на голове бугры вот такие…
Лисин взъерошил волосы, изобразил у себя на голове бугры. Сумасшедший. Белая горячка.
– Она не любит рисовать, значит… – Лисин хлопнул себя по щеке, стараясь выбить из головы алкоголь. Но только соплю выбил.
Светка любит рисовать? Я чуть не засмеялся.
– Нет, – ответил я. – Она пожрать любит.
Лисин растерялся. Белая горячка, точно. И двигался он очень странно, сильно вжимаясь в стену, словно пытаясь её толкнуть спиной. И нелепо ногами при этом перебирал.
– Я туалет ищу, – нетерпеливо повторил я. – Ту-а-лет.
– Ах да…
Лисин попытался взять себя в руки, крепче прилип к стене и сфокусировал взгляд на мне.
– На втором этаже, – указал Лисин пальцем. – Направо.
– Спасибо, – сказал я и вышел из подвальной комнаты. Лисин продолжал стоять у стены, а я поднимался по лестнице…
– Эй! – он позвал меня.
Если честно, с трудом удержался, чтобы не рвануть. Представилось, что сейчас он придёт в себя и прикажет мне вернуться.
Но Лисин сказал совсем другое.
– Тебе спиннинг не нужен? – спросил он.
– Что? – не понял я.
– Спиннинг. И удилище, и катушка – все японские. И блёсен целый набор. Финские блёсны…
Про блёсны, удилище и катушку он сказал совершенно трезво.
– Может, ты рыбу ловить любишь?
– Не люблю, – ответил я.
И поспешил на второй этаж.
Туалет у Лисина был в английском стиле, немного туалет, немного библиотека: книги, сушёные цветы и самоцветы на деревянных полках, отличный вид на реку. Я не удержался, открыл окно.
Мост отсюда был виден лучше, чем с площади, я отметил, что его почти уже построили, до противоположного берега осталось метров пять. И перила осталось воткнуть. Забавно с этим мостом.
На улице бахнуло, видимо, кто-то не выдержал и запустил фейерверк до ночи. Я вспомнил про Светку и поспешил во двор.
На лужайке продолжалось веселье. То есть всё как и раньше: ели-пили, пускали мыльные пузыри, стреляли из водных пистолетов и устраивали воздушные битвы на коптерах. Светка сидела за отдельным столом. Теперь она пила чай. То есть не чай, а шоколад горячий – после мороженого как раз самое что надо, иначе горло заболит. Рядом на столе стояла коробка с ноутбуком.
Я сел за стол между Светкой и ноутбуком.
– Пока ты там туалеты разыскивал, я тут ноутбук выиграла, – сообщила Светка без энтузиазма. – Как?
– Ты поразительно удачлива, – я постучал по коробке. – Сегодня прямо твой день.
– Ага, мой.
Никто не смотрел на нас. Ни на меня, ни на Светку, ни на ноутбук. Ни завистливо, ни с ненавистью, ни вообще никак.
– Нашёл что? – Светка кивнула на дом.
– Пьяного хозяина, – ответил я. – Интересно, с чего он напился вдруг?
– Да алкаш потому что, – Светка отхлебнула из чашки. – Жизнь удалась, отчего же не выпить бедному индейцу?
– Да-да, разбито сердце…
– Смотри! – Светка улыбнулась. – Какое чудо…
Я посмотрел.
К нам направлялась девочка в костюме медвежонка. Мелкая, лет пять, наверное, в одной руке шарик, в другой шоколадка. Девочка подошла и уставилась на Светку, только на неё, меня не замечала.
– Что-то ты, красавица, перемазалась, – сказала Светка.
Она достала салфетку и стала вытирать девочке лицо. Та стояла спокойно, подставляя то одну щеку, то другую.
