– Рассказывай, – зевнула она. – Кошмары у меня уже есть, вряд ли будут хуже.
– Там палата. В самом конце коридора, ты помнишь, там несколько палат без номеров? Я, когда залез, оказался в крайней.
– И что?
Светка закуталась в одеяло.
– Там что-то вроде склада. Или кладовки.
– Со скелетами? – спросила Светка невесело.
– С игрушками. Со старыми. Там много игрушек, половина палаты забита.
– Хорошо, игрушки. Что не так с игрушками?
– Они одинаковые, – ответил я. – Нескольких видов. А ещё они…
Светка почесала подбородок.
– Это игрушки…
– Я поняла, – перебила Светка. – Я поняла чьи.
Понятливая.
– И что ты по этому поводу думаешь?
– Возможно, эпидемия, – предположил я. – Скарлатина или ещё что.
– Ты сам себя слышишь? – спросила Светка. – Ты говоришь, в той палате динозавры пластмассовые! Какая скарлатина?! Скарлатину сто лет назад победили.
– Ну, не скарлатина, другая инфекция. Мало ли инфекций? Могла быть вспышка…
– Вспышка?
– Вспышка, – подтвердил я. – Местное начальство хотело оставить в тайне этот неприятный инцидент, со всего района свезли пациентов сюда, в эту больницу, а когда…
Я сбился.
– Что «когда»? – тут же уточнила Светка.
– Про бумажных журавликов слышала? – спросил я.
– Не…
– Когда разбомбили Хиросиму, там много людей погибло сразу. А многие получили мощный лучевой удар – и умирали уже потом, через годы. И одна девочка, которая как раз умирала от лейкемии, узнала легенду – что если смастерить тысячу бумажных журавликов, то можно загадать желание. Вот она их и собирала.
– И что?
– Она успела собрать только шестьсот с чем-то. Умерла, конечно.
Некоторое время мы молчали, слышали только топоры. Топоры.
– Здесь могло быть то же самое, – сказал я. – Люди могли приносить к больнице любимые игрушки детей в надежде, что они выздоровеют.
– То есть эти игрушки в кладовке… – кивнула Светка.
– Это игрушки тех, кто не выздоровел. Куда их девать? Живым раздать – неправильно. На свалку выкинуть – как-то не по-человечески. Вот их и отправили в кладовку.
– У тебя, братик, на всё есть объяснения, – заметила Светка.
– А как тогда это объяснить?
– Не знаю. Но невесело как-то. Они и мне мишек дарят…
Светка поморщилась.
– Дарят. Может, как раз после этого случая традиция возникла.
– Зачем? Мы что, тоже заражены? То есть я заражена? Может, я болею?
Светка почесала запястье.
– И чем, интересно? – Голос у нее нервно дрогнул. – Чем?
Лепрозорий «Ватку». Хорошо-то как.
– Да ничем, – ответил я. – Ничем ты не заражена, успокойся. Если бы ты была заражена, то ты бы под охраной сидела, а не по городу разгуливала. Ничем ты не заражена, всё нормально.
Светка повернулась на бок, лицом к стенке.
– А днём? – спросила она. – Я же видела, ты что-то нашёл в том доме.
– Я туалет искал…
– И заблудился, – перебила Светка. – Обычное дело.
– Да, обычное. Заблудился, спустился в подвал – гляжу, а там… Кладовка. Я заглянул, конечно, а в этой комнате всякие принадлежности для рисования…
– И картины. – Проницательная Светка. – Там наверняка были какие-то картины, да? Художник ведь должен был что-то рисовать… Он рисовал?
– Рисовал.
Светка вздохнула.
– Он разное рисовал, – сказал я. – Смешные такие рисунки, про муравьёв, которые сахар делят…
– Он рисовал «Пир», – сказала Светка.
Я промолчал.
– Правильно, – сказала она. – Он рисовал «Пир». Любой художник будет здесь рисовать «Пир». Я не художник, а мне тоже хочется… Почему?
– Очень выразительная картина, – объяснил я. – Висит в музее, родители ею пугают детей. Если бы я такую пакость в детстве увидел, я бы, наверное, запомнил. И рисовал.
Про красный солнечный зайчик я рассказывать не стал. Не пугать чтобы.
– Отлично, – усмехнулась Светка. – Целый город тех, у кого в голове картина «Пир». И мы застряли в этом городе. Сейчас умру от оптимизма.
– Наверное, есть кто-то, кто в музей не ходил, – предположил я.
– Ты думаешь?
– Да. По-другому не бывает. Всегда есть тот, кто не ходит в музей, всегда есть тот, кто ходит поперёк.
– Ты заранее для этого городка объяснений напридумывал?
– Нет, просто я… пытаюсь смотреть на события логически.
– Логически…
– Да, логически. А у тебя какие объяснения? Есть?
Светка промолчала.
– Вот видишь. Критиковать все готовы. А ответить…
– С ними что-то случилось, – сказала Светка. – Со всеми этими детьми, после которых остались только игрушки. Только никакая не скарлатина, скарлатина тут ни при чём.
Да уж, скарлатина тут ни при чём.
– С тем, кто рисовал, тоже что-то плохое… Ты говоришь, он стал рисовать «Пир»?
– Да.
– Бедняга.
– Не повезло, – согласился я. – Думаю, что это был сын Лисина.
– Сын местного олигарха увлекается живописью? – усомнилась Светка.
– Нормально. Каждый уважающий себя гангстер мечтает, чтобы его дочь стала балериной, а сын микробиологом. Вот и Лисин. Хотел, чтобы его сын стал художником. Но что-то пошло не так.
– Эпидемия…
– Эпидемия.
– Интересная эпидемия. Выбивает только детей.
– Таких полно, – сказал я. – Та же скарлатина. Или свинка. Или полиомиелит. Если здесь приключилась какая-нибудь острая форма, всё могло закончиться плачевно.
– Ах, Марсик-Марсик, из тебя получится прекрасный разоблачитель чудес. Тебе в комиссию по борьбе со лженаукой надо, а не…
Светка замолчала. А я не стал спорить, в комиссию я бы записался. Ненавижу чудеса.
– Да, точно, разоблачитель… Такие, как ты, всегда видят силиконовые нити на пальцах телекинетиков. Слушай, Маркус, а ты заметил, что чудеса обычно добрые, а? Если чудо – то всегда в сиянии и в гирляндах. А если чудо злое, то это уже не чудо, а… Чрезвычайная ситуация. Экологическая катастрофа, стихийное бедствие… Раньше с этим легко было, саранча налетела, пожрала посевы, или чума набубонилась, так народ не ломал себе голову, шёл в ближайший овраг к ближайшей ведьме и палил её на костре. А сейчас вызывают спасателей. А уж если с экономикой беда, то отцы-инквизиторы быстренько всё наладят – на костёр сорок тысяч ведьм, и ещё дым не успел развеяться, как Возрождение уже наступило.
