– Зачем ты встрял во все это? – спросил я.
– Не знаю, – бубнил он, глядя перед собой и не видя ничего. – Это как болото какое-то. Начинаешь обсуждать в узком кругу окружающий мир, политику. И проваливаешься все глубже. И однажды перед тобой встает выбор – или быть частью серого стада и думать, как все, делать, как все, жить, как все. Или ты избранный. Имеешь право.
– Как Раскольников.
– Раскольников жалкий стяжатель. Нельзя убивать людей за деньги. Можно только за идею.
– И какая такая идея?
– Все устроено неправильно. Народ доверчив и глуп. Его ведут то в стойло, то на бойню. И единственный способ вырваться из этого круга – сломать загон. Разбить. Разнести. Уничтожить пастырей.
– То есть хочется самим разделять и властвовать?
– Не в этом дело… Хочется заявить о себе. Во весь голос. Показать, что ты все же не тварь, а право имеешь. Что ты имеешь силу изменить все.
– Взорвать самолет? Работать на врага, готовящего оккупацию? И все потому, что вокруг скучно и серо?
– Чтобы хоть что-то изменить. Есть люди, которые спокойнее дышат в хлеву. А есть те, которые задыхаются. Мы из вторых.
– А то, что страна строится. Жизнь лучше становится. Укрепляются рубежи. Все идет в гору, на подъем. Как говорит товарищ Сталин – жить стало лучше, жить стало веселее.
– Ему-то веселее.
– Народу. Голод, разруха в прошлом. Нормальное счастье нормальных людей.
– Это счастье овец.
– Конечная цель у вас какая?
– А какая конечная цель, – неожиданно взгляд студента просветлел. – Наверное, город Солнца. Идеальное государство с идеальными правителями. И наша жертвенность на этом пути.
– Ну и как, нравится теперь жертвовать собой?
– Не нравится. И больше всего не нравится, что я проявил малодушие. Надо было как Ломовик – головой вниз!
– Ну, не получилось. Теперь приходится отвечать на наши вопросы. И расплачиваться за содеянное.
– Я не боюсь. Знаете, крах иллюзий куда страшнее смерти. Я больше не хочу жить. Я очень хотел быть кем-то. А быть никем… Так лучше вообще не быть…
– Ну, ты и заумный малый, – с уважением оценил я. – Если вы такие умные, почему занимались такой бесполезной деятельностью? Ну, взорвали бы еще один эшелон. Советской власти от этого не убудет.
– Удар за ударом. Удар за ударом… Ломовик был не дурак. У него был план.
– Какой план?
– Точечные удары по объектам промышленности. Хаос и недоверие к властям. Перебои в снабжении. Потом теракты в отношении представителей иностранных посольств. Сначала – французы и англичане. Потом немцы.
– Это-то зачем?
– Изоляция большевистской России. Если повезет, то война с Западом.
– Зачем вам война?
– Потому что именно война – это лучшее время для перемен. Это время сильных и отчаянных. Это наше время…
Да, недаром поначалу Ломовик назвал этот сброд «Философским кружком». Такие вот философы с такими умственными вывертами.
Остальные задержанные были попроще. Все из семей обиженных советской властью, одержимые жаждой мести и денег. Теперь пели соловьем о своих подвигах, надеясь на пощаду. Хотя вряд ли ее дождутся.
О результатах операции я доложил Плужникову вечером. Замнаркома был бледен – его мучили боли в спине. Это все революционная молодость, когда после рабочей стачки его долго и жестоко избивали жандармы, целенаправленно делая инвалидом. Молодой он был, здоровый, выкарабкался. Но боли приходят периодически, напоминая о бурном прошлом.
– Качественно по террористам отработали, – сделал он заключение. – Участникам операции – благодарность от моего имени.
– Служим трудовому народу.
– Ну что, начинают приносить пользу твои монархисты.
– Это не мои, а Воронова. Его находка.
– Знаю, – Плужников с трудом встал, подошел к сейфу. Вытащил стопку бумаг, протянул мне. – Это наживка.
Когда мы продумывали контакт Великопольского с лидерами «Святой Державы», то понимали, что врагу надлежит кинуть кость. Притом такую отменную, сахарную. Какую именно? Информацию разведывательного характера, которая покажет – монархисты имеют доступ к государственным секретам. А такими источниками информации зарубежные разведки, под крышей которых работало практически все антисоветское подполье, не разбрасываются.
Я думал, что Плужников будет возражать. Ведь в такой ситуации, особенно на начальном этапе, дезинформацией не обойдешься. Нужно сдать что-то реальное, что выдержит проверку другими агентурными источниками. Но заместитель наркома не только не возражал. Наоборот, эта сторона наших планов тогда живо заинтересовала его:
– Это же возможность слить врагу то, что нам нужно.
– А что нам нужно? – спросил я.
– А вот это уже даже не нашего ума дело. Тут повыше интересы…
Он пообещал подготовить информацию. Насколько я понял, это и был первый пакет.
Я ознакомился с содержанием документа и отметил:
– Ну, это же явная дезинформация. «Картель» может проверить многие моменты.
– Почему дезинформация? – удивился Плужников. – Самая качественная информация.
Я изумленно посмотрел на комиссара госбезопасности:
– И мы такое передаем врагу? Да нас к стенке поставят!
– Э, нет. Согласовано с самым верхом.
– То есть то, над чем безуспешно трудятся шпионы всех разведок, мы отдаем просто так?
– Ты хоть понимаешь, что для нас сейчас главное? – устало спросил Плужников.
– Что?
– Нас ждет война с объединенной Европой. Мы к ней готовимся усиленно. Промышленность работает. Народ трудится, не щадя себя. Армия растет с каждым днем. Нам нужно до зарезу оттянуть начало войны. Хотя бы до 1942 года. Тогда мы будем готовы.
Он опять поморщился. Проглотил таблетку, запив водой. И продолжил:
– На Западе присутствует недооценка военной мощи СССР. Они надеются на легкую прогулку по нашей территории. Вот мы и пытаемся доказать, что прогулки не будет. Таскаем их военных атташе по полигонам и военным заводам. И, самое удивительное, до них не доходит. В своей вечной европейской спеси они считают нас отсталыми, в лаптях, а все наши достижения воспринимают как театральные декорации, чтобы пустить им пыль в глаза. Так что пускай почитают о реальном положении дел в наших вооруженных силах.
– И исходя из этого начнут строить планы.
– Думаю, это остудит на время их пыл. Нам сейчас выгодно приукрасить наши достижения. Чтобы не создавать искус и надежды на легкую победу… А сами эти сведения очень быстро устареют. Мы меняемся слишком быстро.
