Трагические события в Северо-Восточной Руси, по-видимому, отразились и на судьбе бывшего новгородского посадника Константина Добрынича. Конечно, вовсе не обязательно полагать, будто опальный посадник непременно принимал в них участие или даже возглавлял их, как это иногда представляется историкам. Но вот его перевод из Ростова в Муром (на третье лето после его заточения, если мы правильно датируем последнее 1021 годом), вероятно, явился прямым следствием суздальского мятежа.
Как мы уже знаем, этот город стал последним земным пристанищем для Константина. У нас есть некоторые основания полагать, что и сама гибель сына Добрыни явилась следствием новых политических потрясений. В 1026 году (а может быть, и несколькими годами раньше) князь Ярослав был вынужден уступить Муром своему брату Мстиславу Тьмутороканскому. Посадникам киевского князя пришлось покинуть город. И не эта ли неизбежность появления здесь посадников Мстислава заставила Ярослава поторопиться с убийством Константина Добрынича? По-видимому, дальнейший перевод его из города в город показался князю слишком обременительным…
Впрочем, все это было еще впереди. Пока же Ярославу приходилось улаживать дела в Суздале: «уставлять» землю, решать судьбу волхвов, прочих вовлеченных в мятеж людей, предавая казни одних и отправляя в заточение других. Но делалось все это, по-видимому, наспех. Если принимать летописную датировку событий, то именно в Суздале Ярослав получил тревожную весть о том, что его брат, князь Мстислав Тьмутороканский, вторгся в его землю и двинулся к Киеву. Столица Ярослава оказалась практически беззащитной перед новым и очень грозным противником.
Глава седьмая
ГОРОДЕЦКИЙ МИР
На рис. - сребреник князя Ярослава Владимировича. Лицевая сторона с изображением святого Георгия.
Из клада, найденного в Померании.
Говоря о перипетиях русской смуты 1015- 1019 годов и о последующих событиях, мы совершенно упустили из вида южную окраину Древнерусского государства - отдаленное Тьмутороканское княжество, которым правил младший брат Ярослава, князь Мстислав Владимирович. Сделали мы это намеренно, ибо история русской Тьмуторокани во второй половине 10-х - первой половине 20-х годов XI века протекала совершенно обособленно от истории Киевского государства. После смерти Владимира Святого всякие связи между его сыном Мстиславом и прочими русским князьями, по-видимому, совершенно распались. Мстислав не вмешивался в кровопролитную войну, унесшую жизни по меньшей мере четырех его братьев. Его собственное княжество, расположенное на небольшом ограниченном пространстве Таманского полуострова и дельты Кубани («Тьмутороканского острова», по выражению древнерусского книжника) и отеленное от остальной Руси бескрайней и чужой Степью, жило в эти годы своей особой жизнью, постепенно превращаясь в один из важных узлов восточноевропейской политики. Это был совершенно особый мир со своими традициями, своими проблемами, своими устоявшимися международными связями. Тьмуторокань, древний хазарский город, который сами хазары называли С-м-к-р-ц, или Самкуш, а византийцы - Матарха, или Таматарха (отсюда русское Тьмуторокань), была населена людьми самых разных верований и языков, и русские отнюдь не составляли в нем большинство. Здесь жили греки, евреи, славяне, остатки прежнего хазарского и булгарского населения («хазары», как именует и летописец), а также представители местных адыгских племен, которых русские называли касогами. Правители Тьмуторокани должны были ощущать себя не столько русскими князьями, сколько наследниками более древней власти хазарских каганов - а этот титул в дипломатической практике того времени стоял значительно выше княжеского и едва ли не приравнивался к императорскому. (Не случайно каганами именовали себя и правители Киевской Руси - но именно исходя из факта обладания «Хазарией» - Тьмутороканью.)
Логика исторического процесса развела Ярослава и Мстислава по разным углам Киевского государства, на долгие десятилетия отделила друг от друга. Один правил на севере, в Новгороде, другой - на юге, за пределами собственно Руси. Они, конечно, ни на минут не забывали о существовании друг друга, но пути и до времени не пересекались между собой. Однако та же логика исторического процесса с неизбежностью влекла их навстречу друг другу, чтобы в конце концов схлестнуть в непримиримом соперничестве: каждый из них утверждал свою власть над частью Руси - но по мере утверждения этой власти, к тому же сопряженного с жестокой борьбой со своими противниками, по мере расширения подвластной им территории неумолимо приближалось время их решающей схватки - за главенство уже на всей Русью.
Мы знаем, в каком состоянии и с какими силами подошел к этой схватке князь Ярослав. Теперь поговорим о его младшем брате - Мстиславе Тьмутороканском.
Подобно Ярославу, Мстислав получил княжение еще будучи ребенком. По-видимому, это произошло вскоре после 989 года - года завершении Корсунского похода его отца и Крещения Руси. Отдаленная и обособленная от остальной части Киевского государства Тьмуторокань давала княжичу больше возможностей для того, чтобы почувствовать себя самостоятельным правителем. В отличие от своих братьев, Мстислав не был избалован постоянным вниманием со стороны отца и не в такой степени, как они, ощущал на своем плече тяжесть отцовской длани. Он не поменял своего княжения по воле родителя, как это случилось с Ярославом, а оставался тьмутороканским князем до тех пор, пока сам не пожелал большего. Он, наконец, с детства сумел проникнуться неповторимым духом этого удивительного города, столь не похожего на остальные русские города, и потому, наверное, сам не походил на прочих русских князей.
Из сумных известий византийских хроник можно предположить, что при Мстиславе в Тьмуторокани находился его старший родственник, некий Сфенг (или Сфенгос), которого византийцы (по-видимому, ошибочно) считали братом Владимира. Возможно, он исполнял роль «кормильца» («дядьки»-воспитателя) при малолетнем князе, а затем стал его воеводой. В таком случае, именно под руководством Сфенга Мстислав овладел всеми необходимыми князю воинскими навыками. Он рано возмужал, рано почувствовал вкус к войне, лично возглавил войско и вскоре прославился как один из лучших полководцев своего времени. В русскую историю он вошел как отчаянно храбрый и очень умелый и удачливый воитель, князь-рыцарь, человек дога, способный поставить на кон даже собственную жизнь, если того требовали обстоятельства. Более всего Мстислав должен был напоминать своего знаменитого деда - князя Святослава Храброго. Но, пожалуй, в личной доблести Тьмутороканский князь даже превзошел его: в отличие от Святослава, он не избегал единоборства с самым опасным и подготовленным противником, если таким способом можно было решить исход войны. (Святослав же, напомним, в свое время отказался от подобного единоборства, предложенного ему императором Иоанном Цимисхием.)
Летописцы изображают Мстислава Идеальным «дружинным» князем. «Был же Мстислав дебел телом (дороден. - А. К.), чермен (красен, румян. - А. К) лицом, [с] большими глазами, храбр на рати, милостив, любил дружину без меры, не щадя для нее имения (добра. - А. К.) и в питье и еде не ограничивая», - читаем в «Повести временных лет»1. Летописцы XI века добавляют к этому портрету еще несколько штрихов. «был же Мстислав… волосами чермен, лицом светел, имел очи великие и брови возвышенные (приподнятые. - А. К.), и милостив к нищим и долготерпелив ко всем…» - сообщает автор Никоновской летописи. В Степенной книге царского родословия находим еще одну подробность: «…и святые книги сам прилежно почитал»2. Если это не домысел позднейшего книжника (что, в принципе, вполне возможно, ибо автор Степенной книги явно проявлял склонность к населению русских князей, предков московских государей, всеми обязательными христианскими добродетелями), то перед нами явление, не вполне обычное для начала XI века: князь Мстислав, оказывается, не только любил слушать божественные книги, но и сам читал их, то есть знал грамоту и был начитан. Книжники древней Руси называли его Храбрым (так, например, в знаменитом «Слове о полку Игореве») или Удалым (так в летописях XI века - Никоновской и Степенной книге). Источники приводят еще одно прозвище тьмутороканского князя, на сей раз имеющее зловещий оттенок, - Лютый (то есть свирепый, неукротимый, жестокий). Так называл его автор Киево-Печерского патерика, и это прозвище, между прочим, заставляет нас лишний раз вспомнить о его деде Святославе - еще одном «Лютом», по выражению современников, князе русской истории.
