Еще не обменявшись с ним ни единым словом, Голд удивился, как легко и непринужденно тот носил свое мальчишеское тело, но помимо этого ощутил некое враждебное чувство, встретив взгляд темных пронизывающих глаз, изучающе глядевших на него меж высоких скул и длинных густых бровей. Голд впервые обратил внимание на эти глаза, когда тот спросил его, не он ли вызвал полицию.
Голд, внезапно ощутив себя по-детски маленьким и маловажным, потряс головой и указал на маленькую комнату, куда вся троица вошла после того, как полицейский в форме что-то шепнул высокому, а тот повернулся и попросил Голда обождать. Затем он исчез внутри, а рыжий следовал за ним по пятам.
Вскоре после этого в здание стали прибывать группы людей, и Голд потерялся в толпе. Мимо него поспешно прошагала в сопровождении двух мужчин рослая девица с несколькими футлярами в руках, и высокий детектив, услышав шум, выглянул из маленькой комнаты и объявил через открытую дверь, что прибыла передвижная лаборатория. И фотограф, прибавил он.
Затем появились еще пятеро, которых Голд, к своему облегчению, хорошо знал — они приехали из Хайфы на лекцию Евы Нейдорф. Как всегда, первыми приезжают те, кому дальше всех ехать, думал Голд, пока младшие из прибывших забрасывали его вопросами о полицейских машинах и требовали ответить, на забрались ли в Институт грабители.
При виде обеспокоенного лица стоящей рядом семидесятилетней Лици Штернфельд Голд просто не мог отвечать; он постучал в дверь маленькой комнаты и попросил Хильдесхаймера выйти и поговорить с прибывшими. Хильдесхаймер поспешно вышел и провел Лици на кухню; вскоре оттуда послышались смятенные возгласы на немецком, успокаивающие звуки мужского голоса, тоже говорящего на немецком, и отчаянные женские всхлипы. Остальные четверо приезжих из Хайфы с тревогой повернулись к Голду, и ему бы не удалось дольше откладывать объяснения, если бы в тот момент не появились еще трое — Голд точно не запомнил, в какой последовательности, но знал уже, что это были полицейские чины, хотя на них и была гражданская одежда, и что эти трое, как он догадывался, были поважнее тех, что прибыли ранее; не дожидаясь вопросов, он указал на дверь маленькой комнаты и подумал, хватит ли им всем там места. Эти трое были (он слышал позднее, как их знакомили с Хильдесхаймером): начальник Иерусалимского управления полиции (толстый коротышка); начальник Южного округа (человек пожилого вида); и пресс-секретарь Иерусалимского управления (молодой усатый блондин).
После них вошел еще один человек, который назвался Голду начальником разведотдела, спросил: «Где все?» — и поспешил в маленькую комнату, откуда вышел рыжеволосый, чтобы объявить, что всех присутствующих просят выйти на крыльцо или, по крайней мере, оставаться в лекционном зале; затем он поспешил ко все прибывающим и толпящимся в дверях членам Института, чтобы выпроводить их на крыльцо.
Все спрашивали, что здесь делают полицейские машины и что вообще происходит. Рыжеволосый, которого позднее пресс-секретарь представил как «дежурного офицера», повернулся к только что прибывшему полицейскому, обменялся с ним парой фраз, затем объявил, обернувшись к дверям, что из управления прибыл офицер по информации, и еще минуту оставался снаружи. К этому времени голова Голда уже гудела от званий, должностей и обозначений, и он перестал обращать внимание на бесконечный поток полицейских.
Приехавший тем временем Джо Линдер заметил, что, наверное, в здание забрались воры и наконец-то стащили все кресла и новому поколению институтских психоаналитиков не будет известно, что такое боли в спине. Каков был бы Линдер, если бы это он нашел мертвую Нейдорф, промелькнуло в голове Голда. Чего бы он только не отдал, чтобы тот наконец-то умолк!
Но ни у кого больше не было настроения шутить; те, кто входил в кухню, очень быстро покидали ее, обмениваясь вопросительными взглядами. Слава Богу, никто не просил разъяснений у Голда, который старался все замечать, оставаясь сам незамеченным.
Из маленькой комнаты появился доктор, за ним два парамедика. Они покинули здание, не говоря ни слова; вслед за ними вышел высокий детектив и что-то шепнул рыжеволосому дежурному офицеру, который также вышел, но через несколько минут вернулся, открыл дверь маленькой комнаты и объявил:
— Патологоанатом уже едет, судебные медики тоже.
Люди стояли вокруг, некоторые сидели в креслах, расставленных Голдом, когда все еще было в порядке. Среди большой толпы он заметил двух южан-приезжих из кибуца. Рядом стояли двое с кожаными дипломатами, из которых они вскоре достали маленькие устройства; приглядевшись, Голд узнал диктофоны. Шум становился невыносимым, и Голд решил укрыться от него на кухне (мысль покинуть здание не пришла ему в голову)
Но лучше не стало. Выяснилось, что он нарушил уединение двух сидевших рядом пожилых людей. Лици Стернфельд утирала глаза тщательно отглаженным мужским носовым платком, очевидно появившимся из кармана Хильдесхаймера, а тот поглаживал ее руку; Голд никогда раньше не видел такого, но понял, что сейчас обоим нужно именно это. Тут в кухню вступил высокий полицейский и спросил Хильдесхаймера: «А что это конкретно за учреждение?» — сделав сильное ударение на слове «конкретно». Хильдесхаймер сперва взглянул на него утомленно, затем взгляд его обрел остроту, и он объяснил, тщательно подбирая слова, что это такое место, где занимаются психоанализом. Объяснение вызвало на лице полицейского недоумение, и Голд заключил, что термин ему незнаком, но тот, к его удивлению, вдруг открыл рот и изрек:
— Психоанализ? Вы хотите сказать, кушетка и все такое?
Старик кивнул; на лице инспектора возникла слабая усмешка, но он ее немедленно подавил и сказал почти извиняющимся тоном, что не представлял, что эти вещи все еще существуют и что есть даже институт специально для подобных целей. Видимо, понял, что старик, даже не в таких печальных обстоятельствах, не признавал шуток на эту тему. В самом деле, расслышав извиняющиеся нотки в голосе полицейского, Хильдесхаймер продолжил объяснять со своим сильным немецким акцентом, что в Институте студенты учатся лечить пациентов с применением данной методики, и позволил себе чуть шире изложить инспектору, чем «конкретно» они занимаются в «этом учреждении».
Вначале на лице полицейского читалось изумление, но по мере того, как старик продолжал говорить, это выражение сменилось пристальным вниманием; казалось, ему действительно интересно слушать. Голда реакция полицейского удивила.
Ему стало немного совестно за то, что он отнесся к инспектору с предубеждением, и он готов был пересмотреть свое отношение, но тут снаружи раздались громкие голоса. Выглянув за кухонную дверь, он увидел усатого блондина, того, что представился пресс-секретарем Иерусалимского полицейского управления и настоял, чтобы все ждали снаружи; поговорив несколько минут на крыльце с институтскими сотрудниками, секретарь вернулся в помещение и крепко схватил за руки двоих с диктофонами.
— Когда я сказал «покинуть здание», я имел в виду всех — и репортеров тоже, — сказал он. — Пожалуйста, подождите снаружи.
Голд, с ужасом обнаружив, что те двое — репортеры, решил, что нужно немедленно уведомить Хильдесхаймера. Но прежде чем ему удалось что-либо предпринять, начался всеобщий исход из лекционного зала; причем некоторые громко и настойчиво требовали, чтобы им объяснили, что происходит. Начал распространяться слух, что кто-то умер, и на многих лицах появилось выражение ужаса и тревоги. Люди собирались на крыльце кучками по двое и трое, но никто не уходил.
