— Тебя как зовут-то, милок? — бабка будто и не заметила ничего.
— Юхук, хозяйка.
— Как?! — не удержавшись, прыснула Менузея.
— Юхук, — удивленно повторил мужичонка.
И, выждав немного, с вызовом спросил:
— А что не так в моём имени?
— Всё так! — махнула рукой да в кухню пошла.
Некогда ей с ними разговоры разговаривать, работы полно! Не будешь же рассказывать, что в их деревне обычно коз этим словом подзывали. Стадо разбредётся по холмам, попробуй собери. А крикнешь погромче «Юу-ху-ук» — вмиг сбегутся. К ней первым их старый козёл всегда подбегал, бородёнкой своею тряся да помекивая.
Менузея не ожидала, что новенький за молоком придёт, думала, постесняется. Но работник оказался не из стеснительных (аль голодный такой, что не до гордости уже). Вошёл в кухню, встал в дверях и спрашивает:
— Мне можно здесь поесть или во дворе на дровах устроиться?
Кухарка молча налила огромную кружку молока, отмахнула от каравая чуть ли не четвертушку, вручила ему и сказала:
— Можешь и на дровах, коли так привык. А коли несподручно — в саду стол есть, да и лавочек по двору хватает.
Сама же губы поджала недовольно. Не зима, чай, не мороз — нечего всяких приучать за всякой малой надобностью в кухню бегать да её от дела отрывать.
Юхук, однако, в сад сразу же не ушёл. Стоит на пороге, мнётся.
— Чего ещё? — не выдержала она первой.
— Да сапоги я-то снял…
— И что с того?
Его босые ноги кухарка сразу приметила. Оно и правильно: на дворе теплынь, чего зря обувку стаптывать? Холода ещё придут, без сапог тогда не поскачешь. Хотя в таких, как у него, только летом и ходить — по слякоти проку от них будет немного. Ну да ежели работать станет нормально, хозяйка в обиду не даст. Чего-чего, а жадности за ней Менузея никогда не замечала.
— А где их припрятать можно? Чтобы во дворе не валялись, не мешали?
— Да возле себя же и положи, в дровнике закутков хватает.
— А… ну да…
Помялся ещё немного и вдруг говорит:
— Хорошая ты женщина, Менузея. Серьёзная.
Развернулся резко да прямиком в сад и пошёл, шаг печатая будто солдат. А лопатки на спине сведены так близко, вот-вот сойдутся. Небось, грудь колесом выпятил, потешный. А что там выпячивать-то?
Посмотрела задумчиво на него кухарка да и не удержалась, в затылке недоуменно почесала. Чего он хотел — непонятно. Али надеялся, что сапоги его под замок где-то запрут? Тоже мне — велика ценность!
Позже, когда она на огород шла, всё-таки посмотрела, где мужичонка устроился. Юхук оказался не гордым, с комфортом расположился в саду, за столом. А Хрыська вообще совесть потеряла — сидела рядом с ним прямо на столе, лапки под себя поджав да глаза зажмурив, и тарахтела так, что даже Менузее было слышно. Небось, уже испробовала из его чашки. Вот, проныра!
Когда же она назад, с огорода, возвращалась, и сапоги новенького приметила. Вернее, унюхала. Ветерком от дровника как потянуло, так она незнакомый запах и распознала. Ещё и подивиться успела: животных они с хозяйкой не держат, а подванивает резко, самцом. Потом уже сапоги углядела. Это ж надо было так спрятать! Запихал в самый дальный угол дровника, а что со двора их в дыру видно — не подумал. Сарай-то — плетёный, не стены — сплошные прорехи!
Обедали все вместе, на веранде. Менузея в кухню не пустила, сказала, что там ещё дымом воняет. Тем более, Хрыська всё ещё боялась на глаза ей показываться, у ног не тёрлась. Так что обедать на свежем воздухе им никто не мешал, разве что одинокие мухи. Ну так на эту мелочь внимание обращать — зря здоровье тратить.
Юхук успевал всё — и свою тарелку первым опустошить, и мух от общей отогнать, и очередную байку рассказать, и приметить, что кухарка подавать готовится. За столом не стеснялся — обе горбушки сразу себе отобрал, яйцо самое припеченное выхватил. Женщины на то ничего не сказали, пусть берёт раз хочет. Но когда он к шкурке на ряженке потянулся, Менузея не выдержала — стукнула его ложкой по лбу. Совсем про его шишку забыла, хорошо, уже в замахе спохватилась, на бок удар пришёлся.
— Понял… Сижу смирно, — пробормотал Юхук и смешно вытянулся в струнку.
Хозяйка лишь хихикнула, глядя на свежее красное пятно, появившееся рядом с его утренней «наградой». Она сегодня вообще в хорошем настроении была, над каждой шуточкой смеялась до слёз.
Кухарка подвинула горшочек к себе поближе, аккуратно сняла чистой ложкой зажаристую до коричневого и чуть хрустящую шкурку с ряженки, уважительно подала её бабке. Та страсть как это лакомство любила, никогда не отказывалась. В свою же кружку Менузея старательно собрала верхние сливки — топлёные, вкусные до сладости. Утром пришлось, конечно, молоко доливать — вредная Хрыська вылакала чуть ли не четверть горшка, но всё равно кушанье получилось на славу. А работнику влила самой ряженки с остатками сливок — большего пока не заслужил. Да он и тому был рад, пил и причмокивал от удовольствия.
— Ты где сапоги-то потерял? — вдруг спросила его знахарка.
— Снял, жарко в них. На улице тепло-то как!
— А за вещами своими когда пойдёшь? Ты теперь человек подневольный, куда надумаешь идти — у Менузеи должен спросить, когда можно будет отлучиться.
— У меня нет вещей.
— Как это «нет»? — даже обернулась кухарка.
— Сбежал, некогда было пожитки собирать… Работал у одних, да их барыне и приглянулся. Начала по ночам ко мне приходить. А я что? Мне не жалко, раз ей нравится. Да только муж её нас застал. Вот и пришлось дёру дать. И котомку свою у них оставил, и кожух.
— Ой, силён врать… — вновь залилась смехом бабка. — Ой, уморил…
— Почему врать-то? — вдруг обиделся Юхук. — Я правду говорю.
— Ой, не могу… Жа-аних — тайный любовник…
Мужичонка сердито отшвырнул ложку на стол, покраснел весь и, свирепо (как ему казалось) сдвинув брови, отрезал:
— Хотите — верьте, хотите — нет! А только так оно и было. Или вы думаете, раз ростом невелик, уж ни на что не гожусь? У меня, может, вся сила в корень пошла! Хоть не все это с первого раза и понимают!
Последние слова он сказал, глядя прямо на Менузею, с нажимом. Вылупился на неё своими блёклыми глазёнками, и чешет, не останавливаясь, будто по памяти читает.
Тут кухарка тоже не выдержала. Передником лицо прикрыла и как прыснет! Уж больно потешен в этот момент был Юхук, на курёнка задиристого похож.
— Э-э-э, да что с вами говорить… Хохотушки!
Стукнул кулаком по столу, да из кухни и выскочил. А они пуще прежнего заливаются — остановиться не могут.
Как отсмеялись, старуха слёзы утёрла да говорит:
— Потешен он, сил моих нет. Да вот то, что врёт — нехорошо. Коль байки плести любит — одно дело. Забава невинная, и нам развлечение. А коль с умыслом…
