Прошло всего две недели с начала вторжения, когда представитель общего управления ОКВ сообщил о возможном смягчении запрета. Министерство труда 26 августа выпустило специальную директиву об использовании советских военнопленных в качестве рабочей силы, а уже в начале сентября в армейских инструкциях говорилось об их работе в рейхе. Их труд использовался только в армии, пленные находились под постоянным контролем военных, и они не должны были контактировать с гражданским населением. Однако уже вырисовывались перспективы их возможной занятости и в гражданских отраслях.
Прошло еще два месяца, и все ограничения на работу военнопленных в рейхе были сняты. В соответствии с инструкциями фюрера 31 октября Кейтель отдал приказ о «широкомасштабном» использовании труда советских пленных в немецкой военной промышленности, так как «дефицит рабочих становится все более опасным фактором, способным повлиять на ход войны и на выпуск военной продукции». Несколько дней спустя Геринг высказал свое мнение, выдвинув необычный аргумент; он заявил, что «рабочие России доказали свои способности в деле создания обширной русской индустрии». Были разработаны детальные инструкции по созданию рабочих мест для военнопленных и мерах их охраны. Так, например, пленные, как и прежде, должны были содержаться изолированно в отдельных бараках; меры наказания практически не изменились. «В системе наказаний не предусматривалось иных мер, кроме ограничения рациона и смертной казни». Что касается питания, было сказано, что «русский быстро насыщается, и его легко накормить, так что это никак не скажется на общем объеме наших продовольственных запасов. Его не стоит баловать и приучать к немецкой пище…».
Потребность в рабочей силе была столь велика, что спустя пять месяцев после начала Восточной кампании Берлин признал, что «позиция фюрера в вопросе использования труда военнопленных в промышленности коренным образом изменилась». Совершился резкий поворот, и началась «самая интенсивная эксплуатация русской рабочей силы».
Второй проблемой был национальный вопрос, особенно в контексте положения с военнопленными. До начала вторжения абвер и министерство Розенберга предполагали сделать основной упор в своей деятельности на сотрудничество с нерусскими национальностями СССР. Для этих двух организаций было совершенно логичным решением выделить из общей массы военнопленных представителей нерусских национальностей и относиться к ним более гуманно.
Любопытно наблюдать, как менялась точка зрения немцев в этом вопросе. Немцы неохотно соглашались на использование труда русских в промышленности, опасаясь нелояльности и диверсий с их стороны. Также было довольно распространено мнение, что антинемецкие настроения слабее всего выражены среди нерусских пленных. В этом случае для немцев было бы логичным шагом использовать в качестве рабочей силы в рейхе прежде всего украинцев, белорусов и представителей других национальных меньшинств. Однако использовать русскоговорящих пленных было предпочтительней из практических соображений. Специально подготовленная охрана со знанием языка могла бы более надежно контролировать их. Кроме того, согласно планам Розенберга, украинцы и белорусы могли освобождаться из лагерей, и их не планировалось использовать на работах в рейхе. Наконец, многие ответственные лица выступали по причинам чисто идеологическим против использования «азиатов», то есть жителей Средней Азии, и были даже в большей степени настроены против них, чем против русских. В первых директивах рекомендовалось, что «если будет разрешение на работу в рейхе, то представителей некоторых народов (белорусов, украинцев, латышей, эстонцев, финнов) принимать не следует. Также ни в коем случае не разрешается работать в рейхе военнопленным азиатского происхождения».
Политика сегрегации в отношении военнопленных проводилась согласно директиве от 8 сентября. Был утвержден список национальностей, подлежащих отделению от основной массы пленных. В отдельную группу выделялись «фольксдойче» и все упомянутые выше национальности, а также литовцы, румыны и поляки, которые легко могли вернуться в свои страны, и грузины, к которым было неравнодушно министерство Розенберга. Неевропейские национальности были недостойны отделения от русских. Теория расовой неполноценности еще была в ходу, и азиатские народы были сделаны козлами отпущения.
Решение освободить нерусских пленных при условии, что страны их проживания уже оккупированы немцами, обосновывалось как догматическими, так и практическими соображениями. Нерусские получали более высокий статус, и одновременно армия освобождалась от необходимости решать вопрос содержания большого количества пленных, когда перед ней и так стояло много задач. Оно также облегчало задачу немецких экономических агентств, которые уже начинали жаловаться на нехватку молодых здоровых мужчин для работы в оккупированных областях. Большое число украинцев было освобождено уже в июле; после захвата Киева еще многие пленные получили свободу. Часто немецкие офицеры требовали, чтобы освобождаемого человека опознал кто-либо – знакомый, односельчанин или родственник – и поручился за него. Так, многие женщины «признавали мужьями» отдельных пленных, спасая их от голодной смерти. Немецкая пресса с энтузиазмом сообщала о массовом освобождении попавших в плен бойцов Красной армии. «Многие украинские женщины прошли пешком или приехали на телегах, проделав путь в 200 километров, чтобы найти своих мужей в лагерях для военнопленных… «Адольф Гитлер возвращает вам свободу!» – кричал переводчик заключенным, и в ответ ему неслись радостные восклицания, а пленные размахивали справками об освобождении…»
Выкрикивали пленные слова благодарности или нет, неизвестно, но, несомненно, они были счастливы. Ведь им удалось спастись. Вскоре сотни тысяч освобожденных людей работали на фермах, разбирали развалины взорванных заводов и возрождали предприятия, намеченные немцами для реконструкции.
Несмотря на свою дискриминационную сущность, эта политика действительно помогла большому количеству людей. Однако, когда ее успехи стали явными, от нее отказались. Гражданская администрация и в Украине, и в Белоруссии выступила против освобождения военнопленных. Для Коха была невыносима сама мысль о привилегиях, которые могут получить украинцы, и это чувство усиливало его возмущение действиями военных, согласившихся на это. К тому же в Белоруссии сильно опасались роста партизанского движения, что было вполне обосновано. После конфликта с националистами в Галиции в июле 1941 г. Берлин изменил свое мнение о них и уже не говорил о привилегированном положении украинцев.
Не прошло и четырех месяцев с начала политики «освобождения», как все кардинальным образом изменилось. Уже в ноябре 1941 г. Геринг заявил о новом политическом курсе. «Украинцы не заслуживают особого к себе отношения. Фюрер отдал распоряжение, что впредь им будет отказано в освобождении». Немецкая гражданская администрация возлагала ответственность за действия партизан на советские войска. Это привело к тому, что те военнослужащие, которые были отпущены на свободу несколькими месяцами ранее, должны были быть вновь арестованы. В результате этих бессмысленных действий, как отмечал один белорусский чиновник, «были арестованы всего несколько человек; остальные ушли в лес, и находившееся в зачаточном положении партизанское движение обзавелось опытными военными кадрами».
