СС тем временем продолжали свою деятельность по «решению» расового вопроса. Было само собой разумеющимся делом, что попавших в плен евреев, а также «интеллектуалов» и комиссаров расстреливали на месте. На протяжении почти полугода советские пленные неславянского происхождения, и особенно мусульмане, были объектом той же самой безжалостной политики. Отчасти это происходило из-за того, что согласно концепции «недочеловека» «азиатские» народы размещались в самом низу расовой шкалы, а отчасти это было следствием обыкновенной ошибки. Офицеры СС обычно определяли евреев, подлежавших уничтожению, только на основании того, был ли человек обрезан. А такой обычай принят не только среди евреев, но и мусульман. Кроме того, евреев часто «интуитивно» распознавали по характерным чертам лица. В результате буквально десятки тысяч пленных нееврейского происхождения были ликвидированы летом и осенью 1941 г.
И снова абвер и министерство Розенберга выступили с протестом. Лахузен, в качестве представителя Канариса, особенно осуждал один инцидент, когда несколько сотен крымских татар были убиты как «евреи». Розенберг, верный своим политическим взглядам, заявил по этому поводу резкий протест Кейтелю: «В разных лагерях были расстреляны «азиаты», несмотря на то что именно эти уроженцы азиатских областей – Закавказья и Туркестана – активно выступали против русского гнета и советского населения, имевшего большевистские взгляды…» Почти три года спустя известный кавказский коллаборационист Михаил Кедия представил доклад немецким властям, в котором объяснял причины неудач на Восточном фронте. Он обращал внимание на то, что «имеются примеры того, когда сотни кавказских мусульман, которые согласно требованиям их религии были обрезаны, были расстреляны как евреи. Бывало и так, что достаточно было только быть темноволосым и черноглазым, чтобы тебя приняли за еврея и расстреляли».
Что касается вопроса о спасении пленных евреев, то он еще не обсуждался.
Пешки в политической игре
После первой тяжелой зимы в положении пленных наступило некоторое улучшение. Приток новых военнопленных значительно уменьшился, а из первых лагерных заключенных многие умерли, что частично решило проблему их содержания и питания. Появилось время для организации новых лагерей. Растущая потребность в рабочей силе требовала сохранения жизни пленных. Все же первый год оставил после себя неизгладимый след. Попыток побега все еще было много, они были следствием отношения к пленным лагерного начальства. Конечно, тяжелое положение пленных было главной причиной всеобщего возмущения против захватчиков (на втором месте стояло преследование евреев), даже среди гражданского населения на оккупированной территории.
Обращение нацистов с пленными давало советскому правительству благодатную тему для пропаганды. Уже в ноябре 1941 г. народный комиссар иностранных дел В. Молотов направил союзным и нейтральным державам ноту протеста, осуждавшую действия немецкой стороны по намеренному уничтожению военнопленных, в которой приводились наглядные доказательства этой политики. Берлин оправдывал свои действия тем, что советское правительство не ратифицировало Женевскую конвенцию 1929 г. об обращении с военнопленными и что международные соглашения действенны только тогда, когда они признаются обеими сторонами. Тем самым рейх был свободен обращаться с военнопленными по своему усмотрению. Так, экономический штаб «Ост» наряду с другими организациями в середине сентября получил инструкции: «Мы не связаны международными обязательствами, чтобы гарантировать пропитание пленным большевикам. Их рацион всецело зависит от их трудовых показателей».
Официальная советская точка зрения, что любой солдат, попавший в руки врага, ipso facto является предателем и не заслуживает защиты со стороны государства, внесла свой вклад в уничижительное отношение к пленным в рейхе. Такова была позиция Москвы, когда Международный Красный Крест во время войны зондировал возможности достичь соглашения с державами оси по вопросу военнопленных. Несмотря на неоднократные усилия получить разрешение на инспекционную поездку по лагерям для военнопленных в СССР и обменяться списками пленных солдат, или даже для того, чтобы послать материальную помощь военнопленным в Советском Союзе, всякий раз ответ со стороны советского правительства был негативным.
Если Москва оставалась непреклонной, то такую же позицию занимал и фюрер. Он также отказывался обмениваться списками военнопленных, мотивируя это тем, что в результате такого соглашения немецкие солдаты будут меньше опасаться попасть в плен и рейху придется по умолчанию признать большую смертность среди советских военнопленных. Навязчивое представление Гитлера о «неполноценности населения восточных областей» заставляло его забывать о реальных последствиях его политики.
Характерным свидетельством смещения ценностей был приказ, появившийся в июле 1942 г. Обеспокоенный участившимися случаями побега советских пленных, Гитлер потребовал от Кейтеля, чтобы тот придумал средство для быстрой идентификации беглецов. Несмотря на то что Кейтель понимал всю незаконность своих действий, он представил проект приказа, который требовал: «1) Клеймить советских военнопленных особым невыводимым тавром, 2) которое представляет собой угол в 45 градусов со сторонами в 1 см длиной и острие которого направлено вниз; наносится оно на левую ягодицу на расстоянии шириной в ладонь от заднего прохода…»
Приказ был представлен во время заседания Нюрнбергского трибунала, и не было приведено никаких доказательств, которые могли бы свидетельствовать, что этот приказ не выполнялся и был отменен неделю спустя после его появления. Нельзя сказать, что армейские структуры стремились исполнять его, против его применения возражали многие. Все же приказ поступил в местные центры занятости и полицейские участки на территории оккупированных областей. Только в армии сохранялась неясность относительно его применения. Главное командование сухопутных войск не имело смелости ни исполнить приказ, ни отказаться от его исполнения. Когда в руки Красной армии попала копия приказа после взятия города Сталино, Москва предала его широкой огласке, вызвав крайнее раздражение министерства Геббельса. Последний, готовя опровержение, был немало удивлен, узнав, что такой приказ был действительно отдан, и потому не знал, что на это ответить.
Протест Розенберга, направленный Кейтелю, отражал его точку зрения. В нем говорилось, что варварское обращение с военнопленными будет иметь долговременные последствия: «Германия ведет войну с Советским Союзом из идеологических соображений… Военнопленные должны почувствовать, что национал-социализм здесь и сейчас способен и желает обеспечить им лучшее будущее. К тому времени, когда они смогут вернуться из Германии, они должны проникнуться чувством уважения к нам… и стать пропагандистами дела Германии и национал-социализма».
«До сих пор, – добавляет он сдержанно, – эта цель не достигнута». В то же время Розенберг понимал, что для многих такие цели на будущее имели относительное значение. Уже в преддверии серьезных неудач на фронте он санкционировал создание «комитетов по делам военнопленных», которые совместно с представителями других министерств должны были посещать лагеря для отбора наиболее способных, предпочтительно нерусских, для работы в органах пропаганды, полиции и разведке. Одновременно комитеты требовали от лагерного начальства реального улучшения условий содержания военнопленных. Тот же самый подход начал проявляться и в отношении русских пленных, когда стало ясно, что все идет не так, как планировали нацисты, и что военнопленные, независимо от национальности, представляют столь необходимую рабочую силу.
