Розенберг прекрасно знал об этих конфликтах, хотя они еще и не проявились в должной степени в 1941 г. «Церковные проблемы на Востоке, – писал он в апреле, – самые разные, и требуется внимательное рассмотрение положения церкви в прошлом и настоящем, а возможно, и в будущем». «Меры в области церковной политики, – писал он будущему рейхскомиссару, – должны быть различны в каждом отдельно взятом рейхскомиссариате».
В заметках Розенберга нашло отражение его представление о двух остриях религиозного меча на Востоке – антирусском и антикатолическом. Католицизм и русское православие должны были остаться в первоначальных границах своего распространения, что и ранее. «Православная церковь, – писал он, – была сильным связующим элементом Российской империи». Поскольку Розенберг хотел разрушить эту империю, русское православие должно было попасть под запрет вне территории проживания великороссов. Кроме того, он потребовал, чтобы, например, на Украине во всех приходах говорили на украинском языке и чтобы священники были украинцами, таким образом облегчив разрыв с московской церковью. Для Розенберга был также важен выбор политики в отношении католицизма, он с беспокойством говорил о «значительной сети учебных центров для украинцев в Ватикане, чья цель – оказывать влияние на украинцев на родине, как только представлялась подходящая возможность, в прокатолическом духе». Поэтому Розенберг запретил въезд на оккупированную территорию украинцам и русским, прошедшим подготовку в Ватикане.
Несмотря на то что Розенберг на время оставил свой жесткий антихристианский подход, по крайней мере в тактических целях, он посчитал делом принципа и политической мудрости строго разделить функции церкви и государства на восточных оккупированных территориях. Смысл его приказов оккупационным властям был, по сути, следующим: «Ни возрождать церковь… ни продолжать большевистскую политику искоренения религиозной жизни». Министерство Розенберга перестало следовать практическим соображениям и начало проводить политику «невмешательства». Терпимое отношение к церкви предполагало, что она все еще сохраняет антибольшевистский потенциал. Казалось мудрым решением разрешить деятельность национальной православной деноминации, потому что она поддерживала политически наиболее приемлемые религиозные группы.
Берлин ясно заявил, что политика религиозной терпимости основывается на трех условиях: 1) лояльность церкви к оккупационной власти; 2) невмешательство церкви в политику; 3) существование церкви на нерусских территориях в статусе автокефальной.
Внутренний конфликт между тремя условиями так и остался нерешенным. В частности, продолжала существовать дилемма: «деполитизировать» восточную церковь или сделать ее инструментом немецкого влияния. Первую точку зрения поддерживали приверженцы концепции «унтерменша»; вторая соответствовала взглядам Розенберга и министерства пропаганды. Последнее подчеркивало большой пропагандистский потенциал такой «прирученной» церкви и возражало против того, чтобы она существовала на обочине политической жизни. «Религиозная пропаганда должна вестись, чтобы заручиться поддержкой церкви, однако мы не должны отождествлять себя с церковью, поступая так же». Главы обоих ведомств в 1942 г. заявляли, что «должны быть использованы все религиозные мифы и средства церковной пропаганды», такие лозунги, как «Гитлер против Сталина» или «Бог против Дьявола».
Борман, с другой стороны, придерживался мнения, что «не было никакого церковного вопроса». Он отрицал его политическое значение и смотрел на религию как «средство подрывной деятельности» славян. М. Борман и Р. Гейдрих, начальник РСХА (Главного управления имперской безопасности), были против использования церквей на оккупированных восточных территориях для целей пропаганды. Действия армии и абвера в первые недели оккупации, когда в нарушение распоряжений они санкционировали на Востоке деятельность эмигрантских священников – православных, униатов и католиков, вызвали неприкрытое возмущение Бормана и Гейдриха. Розенберг выразил свое согласие в данном вопросе, запретив посещение оккупированных территорий всем миссионерам извне.
Несмотря на имевшие место расхождения во взглядах между представителями этих двух групп, никаких конфликтных ситуаций не возникало, поскольку немецкое руководство было занято более злободневными проблемами на начальном этапе кампании. В результате, когда оно нашло время более подробно рассмотреть сложившееся положение на оккупированных территориях, оно уже стало свершившимся фактом в результате действий местного населения и попустительства этому со стороны командования немецкой армии.
Полученные инструкции предписывали «не препятствовать, но и не способствовать» развитию религиозной жизни, однако отношение военной администрации к церкви было обычно благосклонным. Во многих небольших городах, а особенно в сельской местности, религиозные чувства были достаточно сильны. Хотя молодое поколение мало интересовали вопросы веры, значительное количество местных жителей выступали за открытие церквей и возобновление богослужений. Торжественное повторное открытие кафедральных соборов в Минске и Смоленске, поддержанное армейским командованием, широко освещалось в прессе; и во многих районах произошел постепенный, но решительный поворот «от принципа благожелательной терпимости к принципу поддержки». Часто командование воинских частей и комендатуры помогали возвращать церковные здания и собственность, обеспечивали поставку строительных материалов и топливо для церковных приходов.
Подобное позитивное отношение чиновников и военных объяснялось тем, что, поддерживая церковь, они рассчитывали на проявление более дружественных чувств со стороны местного населения. Несмотря на ограниченность своих полномочий, церковь могла сыграть примиряющую роль. Год спустя высшие военные власти в Северном и Центральном районах жаловались, что, несмотря на то что «отношение церкви к немцам самое положительное, этот фактор используется в недостаточной степени». В конце войны фельдмаршал М. фон Вейхс вспоминал: «Ни одно событие не могло так помочь немецкой пропаганде, как первая религиозная служба, проведенная в церкви, [ранее] закрытой и оскверненной коммунистами. Она сразу же влияла в лучшую сторону на местные нравы и готовность больше жертвовать на церковь. Однако Берлин полностью проигнорировал данный факт и отдал приказ вскоре после начала кампании в России запретить солдатам участвовать в восстановлении церквей и участие в службах военных чинов (в украинских зданиях)».
Фельдмаршал явно не знал, что заставило власти отдать подобное распоряжение. Во время первых недель кампании против СССР СС крайне раздражала помощь, которую оказывали капелланы немецкой армии местным церквам. После повторного открытия смоленского кафедрального собора Гейдрих заявил, что не в интересах рейха способствовать возрождению религии на восточных территориях, и обратил на эту проблему внимание Верховного главнокомандования вермахта (ОКВ) и министерства Розенберга. По соглашению с Розенбергом ОКВ отныне запретило армейским капелланам участвовать в религиозной жизни гражданского населения. Русский комитет в министерстве иностранных дел сразу же заявил протест, в основном по настоянию В. Гросскопфа, но без всякого результата. Политические деятели давали указание армейским чинам.
