Подобная венской встрече русских епископов, по инициативе Готтберга в Минске весной 1944 г. состоялась встреча священства Белорусской автокефальной церкви в ответ на обращение Московского патриархата. Во время отступления с территории Восточной Украины немецких войск украинская автокефальная церковь нашла прибежище в Генерал-губернаторстве Польша; ее губернатор Ганс Франк разрешил церкви провести съезд в Варшаве и даже передал через своих помощников приветственный адрес вождям УАПЦ.
Все эти действия говорили о решительном повороте в немецкой политике при участии руководства СС и СД, которые из тактических соображений скрывали теперь свои антирелигиозные взгляды. В июне 1944 г. Бергер писал Розенбергу: «Мы должны установить тесные отношения с церковью, чтобы использовать ее в наших целях. Поскольку православие чуждо Германии, можно не опасаться нежелательных последствий здесь в стране [такие опасения были ранее в 1942 г. у Бормана и Розенберга]. Мы должны поощрять объединение украинских церквей, так как это будет вести к деполитизации религии, в то время как теперь конфликтующие группы используют религиозный конфликт в качестве прикрытия. Религия per se (сама по себе) умиротворяющий фактор».
С согласия Бергера СД и министерство Розенберга начали вести переговоры с оставшимися ведущими православными деятелями. Владыка Пантелеймон, который был основным препятствием на пути заключения союза с сепаратистами, был переведен из Киева в Ригу на место убитого митрополита Сергия. Тем самым стало возможным созвать единый Украинский православный синод. За немцами оставалось право вето, на что согласились иерархи Иларион (Огиенко) и Мстислав (Скрипник). По словам немецкого репортера, «нерелигиозное прошлое Илариона и Мстислава (один был политиком, а другой лингвистом) объясняли отсутствие у них религиозного фанатизма и желание учитывать политические факторы». Церковь должна была стать пропагандистским инструментом рейха.
В политике нацистов по отношению к церкви можно обнаружить больше логики, чем в других направлениях «восточной политики». Согласно ее основному принципу «разделяй и властвуй» возможные разделения между местными верующими нужно было еще больше поощрять и углублять; там, где их не существовало, необходимо было вносить некий элемент раздора. Патриарха Московского и всея Руси Сергия (Страгородского) признавали и вне пределов Великороссии; и потому немцы одобрили программу объединения двух украинских национальных церквей только после того, как они покинули свою родину. Всему причиной был страх, что церковь станет точкой сбора народных сил в борьбе против немецкого хозяина.
Парадокс немецкой церковной политики заключался в том, что она уделяла внимание возрождению религиозной жизни на местном уровне, не замечая конфликты и противоречия, существовавшие в церковной верхушке. Как писал один аналитик, исследовавший религиозные устремления народа, «контролируя церковную жизнь, немцы не препятствовали развитию народного движения в низах, но игнорировали все происходившее в верхах». Перемещенные лица, которые жили в условиях немецкой оккупации, в большинстве своем свидетельствовали о том, что единственное улучшение в их жизни в сравнении с довоенным советским периодом произошло в религиозной области. Это было следствием не распоряжений сверху, но политики терпимости, которой придерживались немцы (особенно в районах с военной администрацией) на местах.
Возрождение церкви произошло не только благодаря глубокой религиозной вере народа, но вследствие ее уникального статуса единственного выжившего общественного института, сохранявшего нейтралитет при советской власти и пользовавшегося частичной автономией при немцах. В напряженных, часто недостаточно аргументированных поисках третьего, не советского и не немецкого пути церковь, вне зависимости от деноминации, была обречена стать точкой сбора лояльных власти масс. Несмотря на длительные и ожесточенные ее преследования советским режимом, она сохранила свое влияние, хотя, конечно, в первую очередь среди старшего поколения и сельских жителей.
Так же как немцы не нашли общего языка с интеллигенцией и рабочими в городах, в равной степени они не смогли извлечь для себя пользу из религиозного чувства крестьянства. В то время как на местах люди были искренне благодарны за проявленную религиозную терпимость, непоследовательность политики нацистов и общие негативные впечатления от их деятельности перечеркнули всё то положительное впечатление, что было достигнуто открытием церквей. Берлин, в отличие от Москвы, еще раз упустил представившуюся ему «естественную» возможность. Вместо этого он колебался между решением забить или оседлать «религиозную лошадь», как выразился один нацистский функционер, на которую он хотел, но не осмелился, сделать ставку.
Часть четвертая
Политическая деятельность
Глава 23
Действующие лица и их кредо
Фатальный просчет
Если эксплуатация восточных ресурсов и рабочей силы не вызывала у нацистов ни малейших сомнений, то политическое и военное использование советского населения на стороне немцев резко противоречило нацистской идеологии и доокку-пационным планам. Руководство тем, что должно быть известно как политическая война; обращение к советскому населению с четкой политической программой или обещаниями на будущее; организация политического центра, будь то русское правительство в изгнании или плеяда комитетов по освобождению; даже вооружение масс Untermenschen – представителей «низшей расы» для борьбы со своими бывшими хозяевами под знаменами освободительного движения – все это изначально считалось запретным с точки зрения идеологии, политически опасным, а в военном отношении излишним.
Сам Гитлер исключал любую программу политических побуждений. Завоевав Россию, размышлял он, население можно предоставить самому себе – «при условии, что мы им управляем. В случае революции нам нужно просто сбросить несколько бомб на неугодный город, и вопрос будет улажен». Это предполагало, что никакого ослабления немецкого правления не могло быть. «Дорога к самоуправлению ведет к независимости, – декларировал фюрер. – Для того чтобы сохранить свое господство над народом на территориях, завоеванных нами восточнее рейха, мы должны стараться всеми силами удовлетворить любое стремление к индивидуальной свободе, которое они могут изъявить, тем самым лишив их любой формы государственной организации, и, следовательно, держать их на как можно более низком культурном уровне».
Дело не в том, что Гитлер не был осведомлен о проблемах психологической войны. Позже он по-новому сформулировал свою точку зрения: «…управление народом завоеванных регионов – это, я бы сказал, конечно, психологическая проблема. Нельзя править одной только силой. Разумеется, сила имеет решающее значение, но не менее важно иметь то психологическое нечто, что необходимо дрессировщику животных, чтобы быть господином своего зверя. Они должны быть убеждены, что мы являемся победителями…»
В этих рамках Гитлер не возражал против использования пропаганды на оккупированных территориях, особенно тогда, когда она была направлена против отступающей Красной армии; но фюрер не соглашался на ведение политической войны, поскольку это означало компрометацию его целей и методов, направленных на прямое завоевание и колонизацию.
