Только одна эмигрантская группа активно участвовала в борьбе, пока в 1944 г. тоже не стала для немцев нон грата: российские солидаристы из Народно-трудового союза российских солидаристов (НТС), признанного Лейббрандтом единственной организацией великороссов, с которой он был готов работать из-за ее «динамизма» и идеологической близости к фашизму. НТС успешно воспользовался возможностью для достижения своих собственных целей, поставив членов организации на стратегические позиции (как в рейхе, так и на оккупированных территориях) и добиваясь монополии на фактическое лидерство среди эмигрантов. Действительно, учитывая небольшое число членов, влияние «солидаристов» являлось несоразмерным. Один из ведущих пропагандистов отдела пропаганды вермахта на Викторияштрассе, Александр Казанцев, принадлежал к руководству НТС. Русской освободительной народной армией Каминского руководили чиновники НТС. Тренировочный лагерь министерства восточных территорий для «обращенных» военнопленных в Вустрове стал фактически вотчиной НТС, где под носом у недалеких немецких руководителей распространялись его идеи. По крайней мере в двух городах и населенных пунктах на оккупированных территориях имелись бургомистры-солидаристы, начальники полиции или редакторы газет, завербованные агитаторами НТС; наконец, некоторые из руководителей движения Власова также состояли в НТС, хотя сам Власов отказался поддержать их организацию.
Значение НТС в контексте немецкой восточной политики заключается в следующем – даже такие крайние «сторонники сепаратизма», как Лейббрандт, были готовы работать с сильной великорусской организацией при условии, что она действовала «эффективно» и идеологически приемлемо; и что решительная и хорошо отлаженная организация могла преуспеть в проникновении и оказании давления на практически все немецкие структуры, занимавшиеся российскими делами. В конце концов, российские «национальные интересы», как видели их в НТС, взяли верх над его оппортунистической адаптацией к немцам и привели к конфликту с гестапо, что вылилось в арест руководства НТС летом 1944 г.
Кое-какие попытки предпринимались эмигрантами в Париже, Брюсселе, Белграде и Варшаве. Хотя всегда находились немецкие чиновники, которые сочувственно их выслушивали и пытались помочь, официальная позиция оставалась неизменной. И несомненно, в некоторых отношениях Гитлер придерживался наиболее последовательного подхода:
«Мы должны иметь четкие понятия по этому вопросу, – заявлял он, – то, что витает в воздухе Европы со стороны [деятелей] эмиграции, не имеет своей основной целью усиление гегемонии Германии в России; напротив, она [эмиграция] намерена лишь покончить с большевизмом, чтобы самой занять его место. На самом деле они и не подумали бы согласиться с немецкими регионами или даже суверенными правами Германии [в России], а также признать наши территориальные права там».
Советские коллаборационисты
Неожиданный источник давления в пользу политической войны исходил от тех, на кого была нацелена немецкая пропаганда. Предложения по выправлению немецкого подхода к Востоку временами – и зачастую спонтанно – поступали от пленных советских офицеров и солдат. Такие рекомендации появились в начале войны, часто на допросах; иногда, при молчаливом согласии допрашивающих офицеров, они принимали форму меморандумов, адресованных различным немецким организациям. Еще в сентябре 1941 г. Геббельсу сообщили, что «взятый недавно в плен русский полковник заявил, что значительное количество красноармейцев дезертировало бы, если бы немцы пообещали им свободное русское государство вместо большевистской системы. Но ничего подобного не происходит…».
Немецкий эксперт на Восточном фронте докладывал, что один пленный советский офицер сказал ему: «Русское оппозиционное правительство, сформированное из [старой] русской эмиграции, было бы чуждо нашему народу. И если вы хотите привлечь для этого людей из наших [советских военных] кругов – не приспособленцев, а честных людей, – вы должны в первую очередь и к нашему удовлетворению доказать, что Германия несет нам нечто лучшее и более совершенное, чем Советы».
В следующем году Бройтигам в поддержку своего требования о создании русского освободительного комитета также цитировал позицию военнопленных: «Бесчисленное количество военнопленных независимо друг от друга заявляют и настаивают на том, что полное молчание Германии о будущем России заставляет их опасаться худшего. Многие [в Красной армии] хотели бы дезертировать, но не знают, к кому они будут переходить. Они с охотой и мужеством сражались бы против большевистского режима, но только под знаменем признанного контрреволюционного лидера».
И здесь возникал все тот же извечный вопрос: «За что нам бороться?» Негативизм немецкой военной пропаганды, недостаточный и во время воодушевления и побед, в период нужды оказался крайне отталкивающим.
И неудивительно, что заявления военнопленных никак не повлияли на политику Германии. Однако, как оказалось, военнопленным предстояло сослужить еще одну службу для «политиков»: обеспечить кадры для нового российского руководства. Среди них наиболее ярые немецкие инициаторы нового курса искали «русского де Голля». Например, они взвешивали шансы сделать Якова Джугашвили [попавшего 16 июля 1941 г. в плен под Витебском], сына Сталина, коллаборационистским лидером оппозиционного движения. Однако Яков, по всей видимости не являвшийся поклонником своего отца, не поддался на их уговоры.
К концу 1941 г. немцы держали в плену десятки захваченных советских генералов, а некоторые немецкие следователи по делам военнопленных прощупывали их готовность к политическому сотрудничеству. Типичным случаем из немногих «потенциальных возможностей» можно считать Михаила Лукина, командующего 19-й армией
[83]. Хотя Лукин являлся убежденным антисоветчиком и в чем-то «популистом», он считал немецкую пропаганду лицемерной и требовал незамедлительной свободы, роспуска колхозов и создания российского оппозиционного правительства, которое стало бы бороться только с большевистским руководством
[84]. Несмотря на неоднократное давление со стороны немцев, Лукин и большинство его товарищей-генералов отказались от участия и, за немногим исключением, не присоединились к движению Власова: их разочарование немцами и их ожидание поражения нацистов [а также русский патриотизм] оказались настолько сильны, что даже определенные антисоветские настроения не смогли заставить их пойти на сотрудничество. Однако в середине 1942 г. сам факт их существования помог определить в сознании немецких политиков тип советского генерала, который мог бы служить в качестве нового российского лидера на стороне Германии. (Генерал Лукин вернулся в Советский Союз в 1945 г., но на действительной военной службе восстановлен не был. По имеющимся сведениям, умер в Москве в 1970 г.)
