В течение некоторого времени легионы оставались как бы в стороне. Точная последовательность событий, которые привели к легализации других Osttruppen, была и остается запутанной. 10 февраля 1942 г. Гитлер, сообщив о росте количества местных батальонов, сформированных на Востоке, внезапно запретил организацию дополнительного числа таких формирований. Тем не менее они продолжали увеличиваться в количестве под прикрытием своего рода сумрака незаконности. В немецкой униформе, но дискриминируемые немцами, поощряемые к сотрудничеству, но скрытые от высших эшелонов власти, туземные войска, как выразился один офицер, «имели перспективу стать «низшей расой» с Железными крестами». (Приказ Гитлера от 10 февраля недоступен. Самое близкое к этому (и, возможно, преднамеренно более сдержанное толкование ведомства Штауффенберга, имевшего желание содействовать военному коллаборационизму) – это телеграмма общего отдела ОКХ: «Фюрер принял решение, что от создания дополнительных украинских и балтийских боевых подразделений – как используемых в полевых условиях единиц – для задач безопасности или на фронте следует воздержаться».)
По-видимому, в июне 1942 г. внимание Гитлера снова привлекла «угроза» наращивания Osttruppen, и он в очередной раз запретил формирование новых подразделений, добавив, что коллаборационистов следует использовать только в тыловых, а не фронтовых районах. Однако общий отдел ОКХ нашел две лазейки, которые существенно снизили влияние этого запрета: полевым армиям заранее намекнули о приказе Гитлера, и, таким образом, они смогли сформировать новые подразделения и увеличить личный состав коллаборационистов до установленного предельного срока 1 августа; кроме того, привлечение «хиви» и прочие отдельные замены в регулярных немецких частях и соединениях не были явным образом запрещены. По сути дела, ОКХ смогло предложить своим полевым командирам, чтобы каждая дивизия на Востоке имела волонтеров из бывших советских граждан до 10–15 процентов от своей общей численности. (Оригинальная директива недоступна. Остается неясным, было ли включение местных вспомогательных сил специально санкционировано Гитлером; во всяком случае, те, кто призывал увеличить их использование, настаивали на том, что, «согласно приказам фюрера, каждая дивизия должна иметь около 3 тысяч местных мужчин в качестве вспомогательных сил». По всей вероятности, эта ссылка на мифические пожелания фюрера являлась уловкой, дабы предвосхитить возможную критику.)
Пережив очередной кризис, немецкие сторонники военного коллаборационизма почувствовали большое облегчение, когда личная позиция Гитлера вскоре несколько изменилась в их пользу. Стимулом послужила необходимость кардинального пересмотра тактики антипартизанской войны. В своей основополагающей директиве № 46 от 18 августа 1942 г. Гитлер признавал существование и участие местных формирований и предусматривал их «поддержку и расширение» в той мере, в какой они были надежны и готовы к усердному несению службы. В то время как их использование в боевых действиях оставалось под запретом, Гитлер разрешил ОКХ издать то, чего в течение некоторого времени добивались сторонники «восточных войск», – предписания по ношению униформы, о присвоении званий, жалованья, наградам и отношениям с немецким личным составом. Соответствующие директивы последовали с небольшой задержкой. В августе появился основной приказ-инструкция № 8000 «О вспомогательных силах коренных народов на Востоке» за подписью Гальдера, в котором подчеркивалось, что размеры Ostraum – восточных территорий и нехватка немецких войск обусловливают необходимость оптимального использования местных гражданских лиц и военнопленных. (Он дополнялся отдельным приказом № 9000/42 от 4 сентября 1942 г. о тыловых тюркских подразделениях. Наконец, 29 апреля 1943 г. появилась 35-страничная директива по «хиви», известная как приказ № 5000/43, включавший их в число полноценных восточных «освободительных» войск. Ранее, 14 июля 1942 г., был утвержден специальный набор наград за доблесть и заслуги для жителей Востока.)
Этот ряд директив лишь упорядочил существование не признанных ранее подразделений. Они не создавали «русскую освободительную армию» и не представляли собой прямую уступку политическим требованиям на местах или немецкому давлению за ведение политической войны. Они фактически предоставляли военным коллаборационистам статус, формально почти равный статусу немецких солдат, вместе с которыми они служили. Для Гитлера и его преданных последователей это являлось лишь небольшим тактическим отступлением от доктрины «низшей расы». Для ярых политиков это был первый шаг в направлении улучшения обращения и отношений с местным населением, хотя и крайне недостаточный с точки зрения тех амбициозных перемен, которые они считали необходимыми. Для «реалистов», прагматичных офицеров, в этом было примерно столько же политической дальновидности, сколько они были готовы привнести в цепь военных обоснований. Многие из офицеров обладали лишь минимальным политическим интересом и прекрасно понимали, что действовали в рамках жесткой диктатуры. Более того (как позднее вспоминал один из них), «если бы политика была искусством возможного, мы действительно не могли бы надеяться на большее, чем это (в качестве политических уступок жителям Востока). Улучшение состояния войск, равно как и лобовой подход, не являлся политическим путем решения проблем восточной политики, но, как мы видели, он был тем единственным, что могло дать результат».
«Реалистам» в армии посчастливилось иметь на своей стороне и на ключевой позиции человека такого калибра и порядочности, как фон Штауффенберг, чей организационный (общий) отдел ОКХ руководил назначениями отдельных офицеров и достаточно умело формировал подразделения, чтобы поставить на ключевые позиции лучших (по мнению его персонала) людей. Многие из назначений на Кавказ в 1942 г. успешно проводились именно таким образом; гибкое толкование некоторых директив Гитлера по поводу Osttruppen было обязано тому же самому штату; и 15 декабря 1942 г. Штауффенберг получил согласие своего начальства на создание нового отдельного ведомства для местных формирований. Отдельный генерал der Osttruppen (позднее переименованный в генерала «добровольческих формирований») отныне действовал под эгидой отдела Штауффенберга. Будучи в первую очередь административным шагом, такая реорганизация укрепила «легитимность» жителей Востока в германских вооруженных силах. (Первый командующий Osttruppen, генерал Хайнц Хельмих, оказался некомпетентен, и через год его возвратили на службу в войска. Тогда его место занял генерал Кёстринг, разделявший точку зрения Шуленбурга, но менее политически ориентированный, со своим проницательным адъютантом, фон Хервартом, и Герре в должности начальника штаба. Ранее, во время отступления с Кавказа, Штауффенбергу и Херварту удалось назначить Кёстринга «инспектором тюркских войск».)
Стержнем этих и других организационных изменений, весьма полезных для поборников более «реалистичной» восточной политики, был Штауффенберг. Если он и не разделял столь тщательно разработанную политическую концепцию будущего России или не обладал таким же опытом, как Шуленбург, Хильгер или Штрик-Штрикфельдт, то его собственные взгляды были не менее четкими и, вероятно, более возвышенными. Похоже, обширную полемику по поводу его отношения к России лучше всего разрешило краткое описание профессора Уилера-Беннета.
