Как говорилось ранее, необходимость русского «освободительного движения» была доказана на переговорах армии с министерством восточных территорий в декабре 1942 г. Проект программы Трескова включал рекомендации для «…создания центрального российского самоуправления или нескольких подобных администраций для различных областей (например, Белоруссия, Украина) под немецким военным руководством. Обеспечение видимости далеко идущей независимости действий этого нового российского руководства, которое должно было бы призывать к построению новой России и отказу от Сталина и большевизма».
Здесь имел место некоторый компромисс: альтернативами являлись центральный всероссийский комитет под руководством Власова или ряд комитетов для каждой из наиболее крупных национальностей, с Власовым в качестве primus inter pares – первого среди равных. Министерству Розенберга, санкционировавшему существование эмбриональных и полуофициальных национальных комитетов в сфере влияния Менде и поощрявшемуся разными пропагандистами от военной администрации, пришлось поддержать формулировку, которая одобряла деятельность Власова при условии, что она будет ограничена «великороссами», и что параллельно будет оказано содействие для нерусских формирований. Наконец 12 января 1943 г. Розенберг согласился поддержать эксперимент Власова в той форме, в которой «Смоленское воззвание» использовалось в форме листовки. Таково было его негласное понимание того, что 1) обращение Власова должно быть ограничено только русскими (великороссами), а министерство восточных территорий продолжало пользоваться своей монополией на нерусские территории и народы СССР; 2) оно представляло бы собой всего лишь пропагандистский маневр; и 3) его пропаганда адресовалась бы исключительно советской стороне линии фронта, а не регионам под контролем немцев и, в частности, не территориям под юрисдикцией министерства восточных территорий. (В полуофициальном обзоре движения Власова, подготовленном в министерстве восточных территорий, Лабе написал в ноябре 1944 г.: «Политически Власов должен был стать представителем великорусского народа в борьбе против большевизма… Позиция рейхсминистра Розенберга заключалась в том, что использование Власова должно было носить исключительно военный характер и что против этого не может быть никаких возражений…» Действительно, тот факт, что всю инициативу описали Розенбергу как механизм, созданный армией и для армии, вероятно, помог оказать влияние на него, чтобы он поддержал движение Власова.)
Сразу же, вслед за принятием этого решения, в министерстве Розенберга подготовили ряд меморандумов, с тем чтобы представить фюреру всеобъемлющий план ведения политической войны. По сути, они снова советовали поддержку частной собственности, свободу вероисповедания и, наконец, обеспечение «равенства» между народами СССР. Документ, который Розенберг направил Гитлеру 16 января, отражал именно эти цели. На нескольких страницах заново формулировались основные аргументы, озвученные руководством военных администраций: народное негодование немецкими методами набора «остарбайтеров», отсутствие товаров народного потребления, враждебность к колхозной системе, злоупотребления и некомпетентность немецкого чиновничества.
«Со своей стороны, – продолжал Розенберг, – военная ситуация доказала целесообразность использования в значительном количестве русских, украинцев, кавказцев и др. на оккупированных территориях для войны с партизанами, а также в активных боевых действиях на фронте… Все эти люди поднимают один и тот же вопрос: если мы рискуем своей жизнью против большевистского рабства, мы должны знать, за что мы боремся; превращение большевистского рабства в немецкое не может быть прочным стимулом для борьбы».
Розенберг почти дословно воспроизвел слова Трескова, Штауффенберга и Гелена; и, как бы подчеркивая важность своего заявления, информировал Гитлера, что «по данному вопросу существует полное согласие между всеми ответственными наблюдателями в тыловых районах групп армий, в ОКБ, ОКХ, ОКЛ [Главное командование люфтваффе (ВВС)], а также в министерстве оккупированных восточных территорий. Предложения по обеспечению большего добровольного участия в долгосрочной перспективе сводятся к формированию как бы оппозиционного правительства, причем командиры на линии фронта думают прежде всего о русском оппозиционном правительстве. Эти предложения делались в течение нескольких месяцев; они чрезвычайно конкретны и, в частности, оправданы тем фактом, что у значительного количества Hiwis [ «хиви»] имеются миллионы иждивенцев в стране, и обоснованы необходимостью принятия подобных мер в интересах укрепления германского фронта…».
Идея была совсем не нова; сам же меморандум Розенберга Гитлеру был уникален. Однако, высказав все это, Розенберг продолжил внедрять в данную презентацию собственную национальную схему.
«Создание оппозиционного правительства только для великороссов кажется невозможным. По определенным политическим и военным причинам представителей различных национальностей отделили от основной массы военнопленных; в частности, были созданы легионы для антибольшевистских и «антимосковских» народов, то есть жителей Туркестана, крымских татар и кавказцев. Национальные чувства всех нерусских народов требуют залога свободы для их родины без московского ига. Для вышеуказанных национальностей были созданы национальные рабочие комитеты, с которыми министерство оккупированных восточных территорий – правда, неофициально – работало (газеты, переводчики, политическое образование и т. д.)».
Вследствие этого Розенберг предлагал, что «если нам потребуется создать русский антибольшевистский центр и официально подтвердить его существование, то необходимо будет сформировать и провозгласить – так, чтобы это видели все, – бок о бок с русскими различные национальные представительства…». Розенберг полагал, будто русских можно вынудить признать, что их существование ограничено тем, что он считал «великоросской этнической территорией», если новое политическое устройство будет провозглашено самим Гитлером.
Проблема национальных комитетов – одного или нескольких – никоим образом не была разрешена. На мгновение она отступила перед лицом неожиданного развития событий. Заручившись согласием Розенберга, пропаганда вермахта поспешила выпустить миллионы листовок, подписанных фантомным Смоленским комитетом и обращенных к россиянам как к соотечественникам. В течение десяти дней немецкие самолеты начали сбрасывать их в тылу врага. И вот несколько немецких самолетов, «сбившись с курса», «по ошибке» сбросили листовки на оккупированную Германией территорию, нарушив соглашение, предусматривавшее их применение только против вражеских войск. «Ошибку» заранее спланировали, и заслуга здесь в значительной степени принадлежит Штрик-Штрикфельдту. (Зыков заранее знал о предстоящей диверсии и однажды вечером сказал коллеге по Виктория-штрассе загадочную фразу: «Ну вот, маленького джинна выпустили из бутылки».) К лучшему или худшему, но деятельность Смоленского комитета как политического фактора стала официальной, поскольку значительные слои советского населения, находившегося под контролем Германии, теперь узнали о его существовании. О том, что он на самом деле жил только на бумаге и в сознании нескольких людей, люди на Востоке знать не могли.
Примерно 28 января 1943 г. Розенберг узнал об «ошибке» и уже на следующий день потребовал расследования и наказания виновных. Расследование так затянули, что невозможно было найти никаких доказательств, а разгром под Сталинградом отодвинул его на задний план. Розенберг был достаточно раздражен, чтобы немедленно просить аудиенции у Гитлера: прежде всего, он опасался, что «любители России» пытались довести дело до конца, представив свершившимся фактом провозглашение Смоленского комитета новым политическим органом, ответственным за весь Советский Союз, – или его представителем. Как несколько месяцев спустя Розенберг объяснил в письме Кейтелю, он был крайне возмущен.
