«После того как воззвание генерала Власова было, в нарушение соглашения, ошибочно сброшено, – писал Розенберг, – в том числе и на оккупированной нами территории, это (власовское) предприятие стало известно повсеместно. Еще 26 февраля 1943 г. я говорил генералу Хельмиху, что считаю невозможным, что генералу Власову со своими людьми стоит и дальше оставаться в Берлине…
Я хочу помочь предотвратить политическое развитие на Востоке, которое, при определенных условиях, привело бы немецкий народ к столкновению с некой формой централизации, охватывающей все народы Востока. Как мне кажется, смысл нашей политики может быть только в том, чтобы способствовать органичному развитию, которое не дает новой пищи великоросскому империализму, а, наоборот, ослабляет его посредством принятия во внимание других, как раз нерусских интересов и ограничением русского народа тем Lebensraum – жизненным пространством, на которое он имеет право».
Розенберг протестовал, но армию остановить не мог. Ни враги в ставке Гитлера, ни соперники в пропаганде вермахта его не слушали. Распространение листовок положило начало более активной фазе власовского движения, которое стимулировалось мучительным самоанализом, охватившим рейх после Сталинграда. Долгосрочные идеологические цели были отложены на неопределенный срок в пользу более безотлагательного использования Востока. В этом контексте можно было утверждать, что «эксплуатация» ситуации с Власовым стала естественным мерилом немецких своекорыстных интересов.
Подробности совещания Гитлера с Розенбергом 8 февраля 1943 г. остаются в тени; протокол отсутствует. Наиболее реальный из двух вариантов содержится в второстепенном меморандуме, который бригадефюрер СС Циммерман, старший политический сотрудник министерства оккупированных восточных территорий, направил Гиммлеру в качестве дополнения к своему протоколу совещания от 18 декабря. Согласно этой версии, Розенберг получил согласие Гитлера на создание «своего рода национального комитета» – не для фактического самоуправления, а в качестве «символа» возможных планов автономии «какого-либо рода» – одного для Украины, а другого для России в зоне ответственности группы армий «Центр». «В настоящее время основная цель этих национальных комитетов должна находиться в области пропаганды», – сообщал Циммерман, добавляя, что планы также подразумевают символическое объединение коллаборационистских войск в Русскую освободительную армию.
Казалось, версия Циммермана звучала даже слишком определенно. В другом докладе, подготовленном Кернером для Геринга, содержалось более умеренное и, возможно, более правдоподобное изложение: Розенберг, утверждалось в нем, теперь признал, что «власть большевизма может быть преодолена только путем активного использования в [нашей] борьбе коренного населения», – идея, которая стала актуальной в «самых широких кругах и особенно продвигается вермахтом». Он предоставил бы автономию государствам Прибалтики и создал бы по отдельному национальному комитету и по легиону для каждого народа – для русских и украинцев – в основном в пропагандистских целях. Кернер утверждал (кажется, правильно), что Гитлер не принял никакого решения, а просто попросил Розенберга представить свои дальнейшие проекты и предложения.
Настоящие затруднения Розенберга проявились на его встрече со своими главными советниками два дня спустя. С одной стороны, он опасался, что пропаганда Власова и вермахта покончит со всей политической проблемой и оставит его и сепаратистов не у дел. С другой стороны, Розенберг понимал, что деятельность Власова набирает обороты, чего он никогда не сможет добиться для своих ставленников, и, следовательно, стоит воспользоваться этим, дабы обеспечить его национальным комитетам легальное и гласное существование. Наконец – и это было симптоматично для его подхода, – Розенберг сохранял двусмысленность в вопросе об украинском комитете: он нуждался в нем как в противовесе русскому, однако опасался организовывать его в Киеве, Ровно или Харькове, дабы крайние националисты, чьи интересы отличались от интересов рейха, не взяли в нем верх. В конце концов, его ответ состоял в том, чтобы отказаться от создания украинского национального комитета (или даже консультативных советов на районном и уездном уровне) и отдать предпочтение украинскому комитету, действующему вне пределов Украины.
Лейббрандт, который вместе с Менде, Клейстом и Кинкелином присутствовал на встрече, заново сформулировал задачу в двух листовках, сброшенных по запросу пропаганды вермахта. (Этими двумя листовками являлись «Смоленское воззвание» и еще одно обращение за подписью Власова и Малышкина от 30 января 1943 г. Последняя листовка пыталась частично нейтрализовать «колониальную» пропаганду, выдвигая лозунг: «Русский народ – равноправный член семьи свободных народов Новой Европы», а затем цитировала выступления Гитлера и осуждала Черчилля и Рузвельта. Нет никаких доказательств того, что Власов или Малышкин действительно написали или даже подписали это не столь искусно составленное обращение.) Принимая во внимание их успех и те ожидания, которые они вызвали, Лейббрандт начал: «ОКВ и отдел пропаганды вермахта предлагают срочное создание фактического национального комитета, дабы пропаганда от его имени не воспринималась как блеф и не создавала мгновенный эффект бумеранга». Он предлагал создать русский комитет в Орле или Смоленске с полномочным представителем министерства восточных территорий; при этом для украинцев и кавказцев должны быть сформированы отдельные национальные комитеты. Лейббрандт кратко подвел итог плана: «Следует начать с того принципа, что все народы Советского Союза являются равноправными партнерами в европейской семье народов [неожиданный отход от прежних взглядов]. Чтобы, таким образом, великороссы больше не стояли выше других народов Советского Союза, но находились среди них и ниже [ «unter ihnen» – формулировка, подразумевающая двоякое толкование: как «среди», так и «под»]».
В последующие недели, когда решение о национальных комитетах висело на волоске, министерство восточных территорий не бросало свои планы по созданию одновременно русского комитета, с участием Власова и других генералов-перебежчиков, и украинского комитета. В то время как устав украинской организации был составлен без затруднений, оставались две основные проблемы, заключавшиеся в том, как такой орган мог действовать перед лицом политики Эрика Коха на Украине и какие представители или известные националисты могли быть включены в комитет, в то время как ОУН по сути вела тайную борьбу против рейха. Пока обсуждались эти проблемы, становилось все более очевидным, что судьба украинского комитета также зависит от двух решений, которые, скорее всего, будут приняты на самой вершине нацистской пирамиды: от исхода яростного спора Розенберга с Кохом и судьбы движения Власова.
Приближаясь к кульминации
С немецкой точки зрения «Смоленское воззвание» произвело весьма благотворный эффект. Сразу несколько армейских структур на Востоке захотели узнать, почему это воззвание не получило поддержку в местной, спонсируемой Германией прессе и в форме народных митингов. Даже Лейббрандту пришлось признать, что эффект русских листовок был «очень хорошим». Ежемесячная сводка из различных сфер военной администрации в исключительно ярких выражениях (возможно, несколько приукрашенных в Берлине ad usum delphini – для высших сфер) сообщала о влиянии «Смоленского воззвания» на гражданское население. По мнению группы армий «А», воззвание «вызывает крайний интерес. Население ожидает дальнейших публикаций и мер в том же духе». Группа армий «Центр» сообщала, что движение Власова получило народное одобрение, однако тут жизненно важно «единообразное руководство» всеми действиями. Точно так же группа армий «Север» обнаружила, что «и здесь деятельность генерала Власова также находится в центре внимания. Считаем крайне необходимым сделать деятельность комитета реальной, с тем чтобы наша пропаганда не утратила доверия населения».
