Как только решение было принято, послушные последователи Гитлера быстро выстроились в очередь. Йодль, ссылаясь на слова Власова, сказал Кёстрингу, что «только самые глупые телята выбирают своих мясников»: русское «освободительное движение» слишком взрывоопасное оружие. Эрих Кох рьяно повторил позицию фюрера: армия Власова не могла стать ничем иным, как «остывшим кофе». Было глупо, заявил он немецкому журналисту, полагать, будто 500 тысяч человек «армии Власова» могут заменить 500 тысяч немецких солдат; в конечном итоге, они только способствовали бы вражескому прорыву, для ликвидации которого потребуется 500 тысяч немецких солдат. Что касается политических перспектив, то Кох повторил аргумент фюрера: «Почему такая смена курса? Если бы у армии Власова был флаг, а у его солдат честь, нам пришлось бы относиться к ним как к товарищам с естественными человеческими и политическими правами, и тогда национальная русская идея могла бы добиться успеха. Ничто не может быть менее желательным для нас, чем подобное развитие событий».
В июле, на совещании с Розенбергом, Заукелем и другими должностными лицами, Кох снова заговорил об инициативе Власова. Согласно протоколам, «Кох потребовал роспуска так называемой Русской освободительной армии Власова и перевода Hiwis [ «хиви»] в категорию рабочей силы. Недвусмысленный приказ фюрера по этому вопросу необходимо было выполнить».
Сторонники «русской освободительной» инициативы были сами обескуражены. Не принадлежавшие к данному кругу и убежденные антинацисты, такие как Ульрих фон Хассель, воскликнули: «Слишком поздно!» Гроте пришел к выводу, что больше ничего нельзя сделать. Штрик-Штрикфельдт, ставший близким личным другом Власова, разочаровался во всем проекте. Один за другим все сторонники «политической войны» потерпели неудачу, вне зависимости от своих целей и намерений. Почти трагикомично выглядит то, что Риббентропа, так часто «шагавшего не в ногу», его собственный Русский комитет уговорил наконец вступиться перед Гитлером за возрождение дела Власова. Хотя министра иностранных дел заранее подробно проинформировали, он ушел с совещания с Гитлером в очередной раз убежденным в правоте фюрера.
Эта неудача неизбежно должна была иметь свои последствия для Власова и его последователей. Их отношение к рейху заметно охладело. Некоторые из коллаборационистов отныне стали более восприимчивы к советским предложениям вернуться в Красную армию или присоединиться к партизанам. Другие пришли к мнению, что вся деятельность является лишь средством выживания и источником средств к существованию. Немногие пребывали в неверии, что «Гитлер мог быть настолько тверд», надеясь, что вспышка озарения должна вскоре неизбежно осветить ставку фюрера. А остальные пришли к заключению, что уже слишком поздно и что выбора между двумя воюющими сторонами попросту не существовало.
Решение Гитлера от июня 1943 г. завершило единственную в своем роде главу восточной политики. В том же году, как показывалось ранее, был введен – в основном под воздействием поражений и нехватки ресурсов – новый этап несколько более примирительной тактики Германии. Примечательно, что изменение тактики ограничивалось такими сферами, как пропаганда, экономика и межличностные отношения; оно еще не проложило себе путь в самую сложную область – в политическую войну.
Одновременно тогда же, летом 1943 г., внимание Германии переключилось с оккупированных территорий на военнопленных, рабочих и коллаборационистов в самом рейхе. Учитывая продолжающиеся поражения армии и рост партизанского движения на Востоке, главной заботой творцов немецкой восточной политики отныне стала одна оставшаяся переменная величина: Osttruppen.
Прокламация и пропаганда
Период между совещанием военных и гражданских чиновников в Берлине в декабре 1942 г. и вето фюрера на реальную политическую войну в июне 1943 г. характеризовался в определенных кругах большими надеждами, связанными с другим проектом: официальной прокламацией, с которой фюрер (или, при необходимости, кто-либо другой) обратился бы к народам Советского Союза. Будучи неофициально рассмотренной на берлинском совещании в декабре 1942 г., эта идея повторилась в представленной две недели спустя «Записке по восточному вопросу» Альтенштадта. Он хотел, чтобы «декларация фюрера гарантировала равные права – в качестве европейцев… всем русским, которые присоединятся к борьбе с большевизмом». Однако после фиаско предрождественского «альянса» с Розенбергом ОКХ не было настроено брать на себя явную инициативу в политических делах. Прокламация Гитлера – чисто пропагандистский шаг – не потребовала бы никаких реальных перемен в оккупированных регионах и ничего не стоила бы рейху. Более того, ее сторонники наивно надеялись, что сам факт того, что правительство Германии давало официальное обещание и что Берлин обращался к людям напрямую, мог бы оказать благотворное влияние на моральный дух на Востоке. Такова была политическая война в ее самой выхолощенной форме.
Авторам плана оказалось несложно пробудить интерес пропаганды вермахта и, через нее, министерства пропаганды Геббельса. Полковник Мартин, глава 4-го отдела пропаганды вермахта и поклонник Геббельса, послужил подходящим передаточным механизмом. К концу января 1943 г. министр пропаганды, более сильная и незаурядная личность – как раз тогда занимавшийся переоценкой стратегии – перехватил инициативу в вопросе прокламации фюрера. На следующей неделе после капитуляции фельдмаршала фон Паулюса под Сталинградом Геббельс подготовил на подпись Гитлеру воззвание. Интересно, что он стремился заранее согласовать свой проект с двумя группами, которые, как он предполагал, скорее всего, поддержат его: достаточно логично, что не с группами Гиммлера или Бормана, а с командами Розенберга и Цейцлера.
Ответ Розенберга оказался противоречивым. С одной стороны, он был недоволен, поскольку считал такую прокламацию исключительно заботой своего министерства и возражал против совместного обращения к русским и нерусским одновременно. С другой стороны, активизация политической пропаганды совпадала с его взглядами на тот конкретный момент и ослабила бы давление, оказываемое на него его же сотрудниками. Фактически Розенберг включил пункт по этому вопросу в свое письмо Гитлеру в середине января, подчеркнув, что для того, чтобы придать немецким обращениям эффективность, необходимо авторитетное имя, но подразумевая при этом, что не Гитлера, а его самого будет достаточно в качестве подписавшейся стороны.
Не получив ответа, 8 февраля он обсудил план на своем совещании с Гитлером. Согласно последовавшему затем письму Розенберга Кейтелю, Гитлер отказался от идеи личной прокламации, но оставил открытой возможность «какого-либо заявления министра восточных [оккупированных] территорий» – вероятно, оценка Розенберга не совсем точна. Более того, Розенберг, по-видимому, пытался использовать эту возможность для одной из своих завистливых издевок насчет Геббельса. (Вероятно, Розенберг принимал желаемое за действительное, о чем говорит тот факт, что десять дней спустя он был вынужден протестовать против протокола Бормана, в котором, по-видимому, не упоминалось о таком предложении. Ламмерс, переспросив фюрера, сообщил министру восточных оккупированных территорий, что «в данный момент фюрер отвергает… любое воззвание к народам Востока».)
