Переворот 20 июля отсрочил запланированную смену тактики СС. За три дня до него д’Алкен настоял на личной встрече рейхсфюрера с Власовым. Гиммлер согласился и попросил у СД персональные данные о лидерах русских перебежчиков, запланировав прием на 21 июля. Власов уже собирался отправиться в полевую штаб-квартиру Гиммлера, когда пришло известие о взрыве в ставке фюрера. Визит был отложен на неопределенный срок.
Какое-то время Гиммлер был слишком занят, чтобы беспокоиться о Власове. Имелись предатели, от которых следовало избавиться, армия внутри страны, которую следовало подчинить контролю СС, военнопленные, которых нужно было забрать у армии, и Гиммлер был недалек от того, чтобы испробовать свои силы в командовании группой армий
[100]. Между тем слишком недалекий или слишком мало заинтересованный, чтобы видеть пропасть между движением Власова и сепаратистской концепцией министерства восточных территорий, Гиммлер возложил руководство этим вопросом на Бергера. Несколько дней спустя, в качестве первого публичного отхода от прежнего курса СС, Бергер устроил для Власова пышный званый обед.
Похоже, у Бергера сложилось «благоприятное» впечатление, и он (как сообщали другие гости) пообещал ходатайствовать об аудиенции с Гиммлером, улучшении положения «остарбайтеров» и об объединении разрозненных батальонов РОА в единую боевую силу под командованием Власова. Только вот что из всего этого Бергер намеревался выполнить, остается только догадываться.
В конце июля Власов, в сопровождении Штрик-Штрикфельдта, покинул Берлин для отдыха в Рупольдинге. По всей видимости, оба крайне скептично относились к перспективам существенных политических перемен в Германии. Петля вокруг рейха быстро затягивалась. Что касается русских перебежчиков, то вместо того, чтобы принять Власова, Гиммлер санкционировал преобразование воюющего и мародерствующего соединения Каминского [штурмовая бригада СС РОНА] в 29-ю пехотную дивизию войск СС. «Концепция» Б. Каминского являлась антитезой идей Власова. Другие события, казалось, еще больше ослабили перспективы разворота немецкой политики на 180 градусов. Передача власовского вопроса Бергеру охладила благосклонное расположение к нему Кальтенбруннера и вынудила его прислушаться к возражениям гестапо. Все подхалимы, заметив, что Гиммлер медлит, снова продемонстрировали нежелание помогать «делу Власова», в то время как некоторые из тех, кто продолжал вести агитацию в его пользу, порой вели себя слишком назойливо, чем настраивали против себя представителей власти. Бергер бросил несколько единиц не относившихся к РОА формирований (большая часть дивизии Каминского вместе с тюркскими и другими подразделениями и частями СС) в боевые действия против восстания польских патриотов в Варшаве. Когда вспыхнуло восстание в Словакии, Бергера направили туда, чтобы он взял на себя командование войсками СС, сражавшимися с мятежниками. Август прошел без каких-либо действий в отношении Власова.
Этап, который еще предстоит детально изучить, – это действия и боевой дух Osttruppen, бывших советских военнослужащих, брошенных в бой против западных союзников во Франции, Италии и Нидерландах. В то время как некоторые упорно сражались, другие повернули против своих немецких хозяев и массово взбунтовались. Интересным в этой связи является визит полковника Буняченко, бывшего командира дивизии Красной армии (а позднее командира 1-й дивизии Власова), в Берлин с фронта в Нормандии, где, как сообщалось, он отважно сражался.
«Он солдат, а не политик, – резюмировал выраженное им в Берлине недовольство немецкий меморандум. – Однако считает своим долгом отметить, что… поскольку с немецкой стороны ничего не говорится о будущем русского народа, русский солдат не знает, кто он такой. Он чувствует себя наемником… К этой общей неуверенности добавляется ощущение неполноценности, подчеркиваемое различными немецкими мерами, принимаемыми по отношению к нему…»
Тем не менее небольшая группа активистов СС, таких как Бухардт и Крюгер, упорствовали в своих усилиях. Они утверждали, что Власов уже сомневается в искренности Германии; что иностранные державы заинтересованы в этом деле и что если СС не начнет новую операцию, то это сделает Розенберг – и в этом процессе «потопит» Власова среди дюжины представителей советских меньшинств. Шелленберг передал меморандумы Радецкого Гиммлеру – по-видимому, не связывая себя обязательствами, но желая держать руку на пульсе событий. Наконец, 9 сентября 1944 г. Власову было поручено через неделю доложиться Гиммлеру. «Секретное оружие» следовало наконец-то опробовать.
Несмотря на собственные оговорки – те же самые, которые заставили его наложить вето на власовскую операцию под руководством армии в 1943 г., – Гитлер одобрил новые планы СС, правда, только в их самой общей форме. И действительно, некоторые из последующих проблем могли возникнуть вследствие неуверенности Гиммлера, Бормана и Розенберга в том, как фюрер относился ко всему делу. То, что взгляды Гитлера в своей основе не изменились, ясно из протокола совещания, состоявшегося несколько месяцев спустя после того, как была официально начата последняя «власовская операция». После разбора немецких неудач обсуждение продолжилось:
«Геринг: Они (люди Власова) не должны были носить немецкую форму…
Гитлер: Я был против того, чтобы одевать их в нашу форму. А кто был за? Наша дражайшая армия, у которой были какие-то свои идеи.
Геринг: И теперь они ее носят.
Гитлер: Что ж, я не могу заставить их сменить форму прямо сейчас, у нас нет другой… она (армия) одевает в немецкую форму любого бродягу».
Тот факт, что во всех остальных аспектах Гитлер решил не вмешиваться в дело Власова, можно рассматривать как свидетельство его мнения о том, будто оно не заслуживало особого внимания. Он не рассматривал возможность сделать Власова «союзником», но по сути поддержал аргумент, который д’Алкен представил Гиммлеру: «Мы находимся в ситуации, когда на кон поставлены победа или поражение. Последствия будут интересовать нас только позже».
В этом отношении, вне зависимости от тактической гибкости Гиммлера, его собственные взгляды практически не изменились. По иронии судьбы, письмо, которое он продиктовал и подкорректировал в середине июля, было отправлено Кальтенбруннеру 21 июля – на следующий день после заговора, когда должна была состояться встреча с Власовым. Оно стало гротескным памятником невменяемости Гиммлера, нелепой и неестественной в условиях неопределенности, наступившей в результате заговора и отступления немецких войск.
«Перед немецким Ostzvall – «Восточным валом», который мы когда-нибудь построим, следует возвести на Востоке Ost-wehrgrenze – оборонительный рубеж из новых казаков, по образцу австро-венгерской «военной границы» и русской модели казачьих и солдатских поселений».
Только в этих пограничных поселениях в качестве пограничных войск Германии должны служить русские и украинцы, получая взамен свои собственные хозяйства. Вся земля к западу от этой линии будет отведена под немецкие поселения с некоторым количеством местных крестьян, которые будут здесь работать – под немецким управлением – в кооперативных хозяйствах. Гиммлер осознавал, что жителям Востока нужна некая общая система ценностей, но распространение среди них нацизма было бы безумием, а возрождать православие или насаждать на Востоке католицизм опасно. Он считал, что решение заключается в распространении тех религиозных сект, которые проповедуют ненасилие. Так, он распространил бы «среди всех тюркских народов» – то есть среди мусульман! – буддизм. Среди славян-христиан способствовал бы учению свидетелей Иеговы (Bibelforscher), членов которого в Германии заключали в нацистские концлагеря. Здесь же они вполне подошли бы, поскольку, по его мнению, являлись пацифистами, «антикатолическими» сельскими тружениками, которые не пили и не курили. Поэтому в июле 1944 г. Гиммлер настоял, чтобы Кальтенбруннер начал отсев заключенных из немецких концлагерей с целью обнаружения подходящих «богословов»!
