Другим единственным современным выражением взглядов Гиммлера стало его пространное выступление перед высшим руководством партии и СС на совещании 3 августа 1944 г., на котором были подведены итоги государственного переворота 20 июля. Теперь он пытался убедить своих слушателей (и, возможно, самого себя), что Германия снова продвинется на «многие тысячи километров» вглубь Русской земли. Целью было и остается немецкое завоевание Востока вплоть до Урала, где на страже будут стоять войска и военно-воздушные силы, дабы обеспечить немецкому народу беззаботное будущее на века вперед. Именно в таком настроении Гиммлер согласился на встречу с Власовым.
Дипломатия отчаяния
Поскольку официальная стенограмма совещания Власова с Гиммлером от 16 сентября отсутствует, эта странная встреча стала субъектом ряда противоречивых сообщений. В течение нескольких часов двое мужчин беседовали в присутствии Бергера, д’Алкена, Крегера, штандартенфюрера Элиха из 3-го управления (внутренняя СД) и полковника Сахарова, русского эмигранта из окружения Власова. Во всем остальном свидетельства более противоречивы. Отчет, разосланный Борманом в свои партийные органы, вполне естественно минимизировал результаты встречи – в соответствии с его оппозицией всему предприятию. Борман заявил, что по приглашению рейхсфюрера Гиммлер и Власов встретились в полевой ставке первого и пришли к соглашению по трем пунктам:
1) обращение к «остарбайтерам» в Германии и их использование – Ausrichtung, в борьбе с большевизмом;
2) дополнительно к этому – аналогичное антибольшевистское использование русских Hiwis («хиви»);
3) дальнейшие меры, полезные для Германии в борьбе против большевистской России.
Неопределенность последнего пункта и неспособность изложить политические аспекты соглашения была более характерна для Бормана, чем для самой встречи.
Другой фрагмент документальных свидетельств – это неподписанный меморандум из архивов Бергера, составленный, по-видимому, в последовавшие сразу после совещания дни. Это был проект формального соглашения между правительством Германии, представленным Гиммлером и Розенбергом, и Власовым со стороны Русского освободительного движения. Он предусматривал следующее:
1) после свержения большевизма Россия становится свободным и независимым государством. Российский народ сам принимает решение о форме своего государственного правления – Staatsform;
2) основа для государственной территории формируется границами РСФСР на 1939 г. Изменения являются субъектом особых соглашений;
3) русское освободительное движение отказывается от территории Крыма;
4) казаки получают имеющее большие перспективы самоуправление. Их будущая форма правления подлежит специальным соглашениям;
5) нерусские народы и племена, проживающие в России, получают далеко идущую культурную автономию;
6) правительство рейха и Русское освободительное движение достигают соглашений об общей военной защите Европы. Эти соглашения должны быть таковы, чтобы сделать невозможным повторное проявление большевистской угрозы, а также новых европейских гражданских войн.
К сожалению, от этого меморандума оказалось мало проку. Он лишь свидетельствует о неугасающем интересе Германии – даже в такой поздний срок – в приобретении Крыма и в особом статусе для казаков. Однако путаница в терминах завуалировала ключевой национальный вопрос. Проект говорит о РСФСР – русской республике – как о территории будущего российского государства, тем самым исключая из нее остальные пятнадцать союзных республик. Однако, если в виду имелся СССР, а не РСФСР, несколько пунктов попросту не имеют смысла: Крым являлся автономной республикой
[101]; если речь идет о СССР в целом, то ссылка на нерусские этнические группы гораздо более значима; и утверждение границ 1939 г. может относиться только к Украине и Белоруссии, поскольку, вследствие германо-советского пакта, границы РСФСР не изменялись.
Что касается второстепенных источников, то Торвальд дает подробное изложение, основанное по большей части на устном рассказе д’Алкена, сделанном примерно в 1951 г. Д’Алкен подтверждает, что Власов произвел впечатление решительной и целостной личности, по сути заявив, что, хотя никто в России не поверит запоздалой смене немецких целей войны, Русская освободительная армия (РОА), как носитель «национальной идеи», все же могла бы завоевать среди народа поддержку антибольшевистского движения. Поэтому Власов добивался одобрения на формирование своей армии из бывших советских военнопленных в Германии и разрозненных частей РОА. Подчеркнув нехватку оружия и снаряжения, Гиммлер наконец санкционировал немедленное создание двух дивизий под командованием Власова, а вслед за ними – еще трех. Соглашение (д’Алкен утверждал, будто припомнил это семь лет спустя) было достигнуто при явном согласии Гитлера. Гиммлер отверг предложение определить «остарбайтеров» под юрисдикцию Власова, но пообещал обеспечить согласие Гитлера по всем остальным пунктам, не предвидя никаких проблем и даже неопределенно ссылаясь на перспективу военно-политического союза. Когда гости расходились, Гиммлер отвел д’Алкена в сторону и сказал ему, что Власов произвел на него прекрасное впечатление, но что ему, д’Алкену, не следует забывать, что Власов русский.
В рассказе д’Алкена упоминается о ключевой проблеме – отношениях с национальными комитетами. Он утверждает, что Власов просил прекратить немецкую практику ведения дел с великороссами и меньшинствами по отдельности; вместо этого он предпочитал достичь соглашения между ними, признавая федерацию, как желательную для народов Советского Союза форму правления во главе с самим собой – хотя бы в качестве временного общероссийского лидера. Отчет Бухардта, записанный в 1946 г. и основанный на докладе, подготовленном для Кальтенбруннера им и Элихом, подтверждает, что
Гиммлер по существу согласился на принятие Власовым командования объединенной РОА и на формирование Русского освободительного комитета под председательством последнего. Официальный протокол (более не доступен), по-видимому, сформулирован настолько расплывчато, что позволял делать по национальному вопросу противоречивые выводы. Различные источники сходятся во мнении, что Власов настаивал на совместных действиях всех национальностей, вопрос о будущем статусе и взаимоотношениях которых останется открытым. Гиммлер, который, по-видимому, предполагал в некотором роде слияние организации Власова и сепаратистских комитетов, одобрил «руководство» Власова над Osttruppen – предположительно без национальных различий – и над будущим комитетом для «всех народов России», а не только великороссов. Однако, как утверждали Менде и Арльт в течение оставшихся месяцев войны, не было принято никаких обязательств по подчинению национальных комитетов и национальных легионов Власову – точно так же, как Власов не брал на себя обязательств «признать» их.
Оставалось лишь одно – чтобы СС огласили итоги совещания. На встрече была достигнута договоренность о том, что на следующий день в немецкой прессе появится коммюнике с фотографией Гиммлера и Власова. По словам двух очевидцев, некоторые северогерманские газеты от 17 сентября действительно вышли из печати с заявлением и фотографией. Внезапно их было приказано изъять и уничтожить; около 15 тысяч экземпляров Berliner Nachtausgabe оказались уже проданными. Видимо, приказ исходил от Кальтенбруннера. Однако он отказался давать своим подчиненным из РСХА объяснения, просто заявив, что это временная мера и что этот номер выйдет, по-видимому, через несколько дней. Это привело к тому, что инициативная группа в РСХА заподозрила, будто задержка имела некоторую связь с делавшимся в Стокгольме – от имени СС – тайным прощупыванием почвы для заключения сепаратного мира с Россией [СССР]. И действительно, Тауберт, у которого повсюду имелись информаторы, 22 сентября написал Ламмерсу конфиденциальное письмо: «По хорошо известному отзыву информации о Власове мне известно, что по существу ничего не изменилось. Но кто-то пожелал отложить выпуск номера на неделю. Причина в том, что решающими тут оказались соображения внешней политики».
