Розенберг пребывал в ярости. Новое назначение, дававшее Коху еще большую власть, раздражало рейхсминистра в достаточной степени, чтобы составить меморандум для Гитлера. Розенберг жаловался, что «по всем этим вопросам с назначенным лично фюрером рейхсминистром оккупированных восточных территорий не консультировались, а, в нарушение директив фюрера, просто информировали задним числом». По-видимому, страх Розенберга перед конфликтом с Гитлером оказался все же сильнее гордости. Судя по имеющимся данным, меморандум так и не был отправлен.
Розенберг оказался в изоляции. Еще более критичной, чем эти арьергардные стычки, стала потеря его единственной связи с СС. В своей деятельности от имени Власова Бергер, колеблющийся подхалим с претензией на диктаторство, на взгляды которого повлияли его коллеги из министерства оккупированных восточных территорий, теперь принял сторону д’Алкена. Розенберг больше не мог на него рассчитывать. Он тщетно пытался пробиться к Гитлеру напрямую, но после 20 июля фюрера держали подальше даже от его собственных министров. Каждая попытка Розенберга сталкивалась с противодействием Бормана и Ламмерса, которые теперь представляли партию и государство в качестве наместников больного фюрера. Смирив гордыню, 7 сентября Розенберг отправил новое письмо Борману. После длительного обзора своей политики – патетического и нелепого – он умолял: «Я полагаю, уважаемый партайгеноссе Борман, что, вследствие своего вмешательства, вы приняли на себя определенную долю ответственности за события, поскольку неоднократно занимали официальную позицию в отношении проблем Востока. Поэтому я прошу вас принять этот вопрос близко к сердцу и вновь попросить фюрера назначить дату моего доклада ему…»
Когда прошла неделя и Розенберг не получил ответа, он передал копию своего запроса Ламмерсу, которому на ответ потребовалась еще неделя: «Вчера мы с рейхслейтером Борманом обсудили содержание вашего письма от 7 сентября… Мы согласились твердо настоять, чтобы фюрер как можно скорей встретился с вами – вместе с рейхсфюрером СС».
Словно невзначай, Ламмерс навязал Розенбергу в качестве партнера Гиммлера и тянул с ответом до встречи Гиммлера с Власовым. Но это было еще не все. Всего через несколько часов Ламмерс отправил в министерство оккупированных восточных территорий еще одну телеграмму: «…С сожалением сообщаю вам, что в течение следующих нескольких недель у фюрера не будет возможности принять вас для устного доклада… Поэтому я рекомендую вам прежде всего достичь с рейхсфюрером СС согласия по соответствующим правилам и инструкциям…»
Такого оскорбления Розенберг не мог забыть. Он больше не увидит Гитлера. Восточную политику исподтишка похитили из его министерства и передали злейшему конкуренту. Тем не менее он проигнорировал совет Ламмерса и других сторонников «мира на внутреннем фронте» сгладить свои проблемы с СС. Розенберга неоднократно призывали к личной встрече с Гиммлером, но он неизменно отказывался, укрывшись вместо этого за бумажной стеной «делегированных полномочий».
«Герр рейхсминистр, – записал несколько недель спустя один из его подчиненных, – написал ему [Гиммлеру] письмо, в основном касающееся вопросов компетенции, особенно со ссылкой на указ фюрера от июля 1942 г., который касался разделения юрисдикций между министерством оккупированных восточных территорий и министерством иностранных дел [чтобы продемонстрировать, сколько полномочий он должен был иметь]… Ответ так и не был получен».
Одновременно Розенберг продолжал свой спор с Ламмерсом. «Что касается правил и инструкций по политическому руководству восточными национальностями, – писал он, – то они всегда разрабатывались мной… Посредничество министерства оккупированных восточных территорий всегда шло на пользу».
Поскольку Гитлер отказался встретиться с ним, Розенберг направил пространный «отчет фюреру», в котором подытожил достижения своего министерства за последние три года. Почти с покорностью он отметил конфликт между собственной настойчивостью на политической войне и курсом, проводимым самим Гитлером и СС. Странным образом путая проблему политической войны с национальной концепцией, которую он лелеял, рейхсминистр встал на дыбы – и тут же признал ошибку: «Поскольку фюрер в настоящее время не желает давать заверений [восточным народам] относительно их политического будущего, становится тяжело поддерживать сколь-нибудь успешную общую политику. Согласно пожеланиям фюрера, политических обещаний не будет сделано. Я продолжу переговоры с ведомствами СС [РСХА и ССХА]».
Соглашение между Гиммлером и Власовым предусматривало формирование как военного, так и политического крыла русского освободительного движения. Первое должно было состоять из войск, набранных из числа существующих Osttruppen, рабочих, вывезенных с оккупированной территории СССР в рейх, и военнопленных; последнее представляло из себя новый орган, о создании которого следовало провозгласить с максимальной помпой. Кроме того, искренне одобрявшие дело Власова и заинтересованные в пропаганде спонсоры настаивали на том, чтобы создание Комитета освобождения народов России (известного по своей русской аббревиатуре как КОНР) сопровождалось бы новым программным заявлением.
К октябрю 1944 г. был распространен проект будущего «манифеста» Власова. Когда копия дошла до министерства оккупированных восточных территорий, его текст – что неудивительно – подтолкнул «пронационалистов» к действию. В министерстве восточных территорий разработали формулировку, которая, как там надеялись, позволяла «красиво уйти». Она приветствовала власовскую инициативу, если – и только если – она ограничена лишь великорусской нацией. В этом случае министерство восточных территорий «признает» его на основе паритета со всеми другими национальными комитетами, тем самым фактически санкционируя разделение СССР на ряд составных частей, одной из которых являлась «власовская Россия». Эта идея уже обсуждалась весной 1943 г., когда начиналось первое власовское предприятие. Спустя полтора года она не изменилась и стала более или менее официальной линией, которую теперь министерство восточных территорий противопоставляло проекту Власова.
Как, оглядываясь назад, несколько недель спустя написал чиновник министерства Розенберга, «…в последний момент вмешалось министерство оккупированных восточных территорий, указав во время дискуссии, которую вел рейхсминистр Розенберг, что цель немецкой восточной политики до сих пор состояла в стремлении к разобщению восточных территорий и их народов. Теперь СС вздумали идти противоположным курсом и практически продолжать дело царских и большевистских имперских целевых установок. Поэтому восточное министерство просто обязано высказаться против такого рода применения Власова и предложить использовать его в качестве представителя только русского народа».
Враждебность к проекту КОНР была особенно заметна среди сепаратистов. В частности, Михаил Кедия, грузинский «выдающийся ум», собрал – не без помощи Менде – свое «кавказское соцветие» (Кедия от грузин, Кантемир от выходцев с Северного Кавказа, Джамалян от армян и Алибеков от азербайджанцев), чтобы составить множество протестов от имени национальных комитетов. В основе концепции Кедии лежало требование о том, чтобы рейх признал сепаратистов «равноценными партнерами и союзниками». Пока это не сделано, утверждал Кедия, «мы не можем больше нести какую-либо ответственность перед нашими народами или Германией». 6 октября кавказские комитеты направили Розенбергу еще один ультиматум (заранее согласованный с Менде): если их признают, то они «продолжат борьбу с большевизмом вместе со всеми остальными народами»; приветствуя участие в ней русских, они отвергли любое предприятие под русским руководством, и их обещание о сотрудничестве могло быть выполнено только в том случае, если [общая] борьба останется под руководством Германии, а не Власова.
