За всей этой шумихой кульминация в Праге 14 ноября всего лишь пыталась скрыть напряжение, которое накапливалось за кулисами. Неудивительно, что отношения КОНР с немцами и сепаратистами способствовали его обострению. До событий в Праге между персоналом Власова и германскими посредниками тянулись долгие «переговоры» по поводу текста предполагаемого манифеста. Похоже, некоторые пункты вызвали серьезные разногласия – в частности, ссылки (или их отсутствие) на нацизм, еврейство и западных союзников. Согласно двум независимым надежным источникам – одному немецкому и одному русскому, – в результате лично Гиммлер стал настаивать на том, чтобы добавить уничижительные ссылки на Запад и на евреев. Бухардт передал эти требования Власову, который несколько раздраженно согласился на «компромисс», включавший довольно умеренные антизападные ссылки, но отвергавший антисемитские сентенции. В итоге возобладал взгляд Власова. Даже закоренелые нацисты могли утверждать (как это сделало министерство пропаганды), что к концу 1944 г. из антизападной риторики можно было извлечь больше пользы, чем из антисемитской.
Провозглашенный в конце концов манифест был согласован с различными немецкими ведомствами, но он также включал в себя основную суть призывов, подготовленных подельниками Власова. «Четырнадцать пунктов», быстро ставшие кредо для последователей Власова, давали лишь минимальные ссылки на нацистскую Германию, настаивая на «новом свободном народном политическом устройстве без большевиков и эксплуататоров» и на «возвращении народам России тех прав, за которые они боролись и которые завоевали в народной революции 1917 г.».
Что касается национального вопроса, то окончательно принятая формулировка гарантировала «обеспечение равенства всех народов и их исконного права на национальное развитие, самоопределение и государственность (государственную самостоятельность)» (ст. 1). На первый взгляд, обращение имело большое значение для примирения с сепаратистами. На практике же примирение оказалось неподвластно слову. В глубине души ни одна из сторон не стремилась к достижению этой цели.
Были приложены особые усилия по поиску представителей нерусских групп, желавших присоединиться к КОНР. Из тех, кто согласился, большинство (за некоторым редким исключением) оказались подставными лицами без политического престижа или последователей. Из комитетов Розенберга только самый маленький – а именно калмыки – присоединился к Власову; из остальных в КОНР перешли только отдельные лица. Месяц спустя, в очевидном стремлении поставить шах и мат сепаратистским комитетам, новая газета Власова, «Воля народа», объявила о создании в составе КОНР национальных советов для каждой крупной этнической группы.
Между встречей Власова с Гиммлером и началом деятельности КОНР вклинились другие факторы, чтобы ослабить связи еще до того, как они завязались. Кое-кто из СС, только теперь узнав о сепаратистской деятельности, настаивал на том, чтобы поддержка, оказываемая КОНР, никоим образом не включала в себя отказ СС от антивласовских меньшинств. Несмотря на несовместимость, КОНР и сепаратисты должны были «сосуществовать» на немецкой орбите – точно так же, как в конечном итоге «сосуществовали» внутри правительственной машины Арльт и Крюгер, Менде и Хильгер, Розенберг и Гиммлер.
Кроме того, Розенберг невольно руководил своей когортой оппозиционеров так, чтобы ограничить их перспективы немного сильней, чем планировали они сами. Сторонники дела Власова в СС и министерстве иностранных дел решили действовать осторожно, дабы не дать министру восточных территорий повода для поднятия спорного вопроса в целом на более высоком уровне. Таким образом, они отказались от первоначального плана, чтобы к Пражскому собранию обратился ряд немецких статс-секретарей, а вместо этого ограничили немецкие выступления речами Карла Германа Франка, который, в качестве «наместника» протектората Богемия (Чехия) и Моравии, являлся официальным хозяином мероприятия, и Вернера Лоренца, высокопоставленного, но ничем не примечательного чиновника СС, который представлял берлинские власти. Другие, такие как Кёстринг и Хильгер, присутствовали, но держались в стороне. Ведомство Розенберга представлено не было. Из приглашенных только поддерживаемые гестапо русские монархисты во главе с генералом Бискупским решили «саботировать» собрание.
Наконец, есть предположение – по-видимому, не подтверждаемое документальными свидетельствами, но полностью соответствующее озабоченности партийной канцелярии сдерживанием жадных до власти СС, – что Мартин Борман, игнорируя обращения и меморандумы Розенберга, использовал сопротивление рейхсминистра, чтобы заставить СС смягчить свою позицию по делу Власова. Борман утверждал, что Гитлер «по принципиальным соображениям» никогда не согласится с роспуском министерства оккупированных восточных территорий, поскольку (как Борман дал понять Гиммлеру) фюрер желал сохранить основы восточной политики. Как и весной 1941 г., Борман был готов использовать Розенберга в качестве пешки в своей игре, дабы поставить шах и мат Гиммлеру. В данном конкретном случае Власов являлся тем, кто предчувствовал негативные последствия такой игры.
Другие немецкие ведомства, которые несколькими неделями ранее шумно приветствовали предприятие Власова, также стали понемногу отстраняться от него. Тауберт все чаще прислушивался к аргументам Арльта. Армия опасалась, что Власов и СС будут требовать контроля над всеми Osttruppen («восточными войсками»). А гестапо постоянно подбрасывало намеки, будто люди в КОНР и РОА стремятся установить контакты с западными и нейтральными державами. Вся консолидация «русских сил», как опасались в ведомстве Мюллера, являлась лишь средством, чтобы выжать больше уступок со стороны рейха. На что может указывать документ Власова, который, комментируя пражское обращение, настаивал на том, что «чем сильнее в военном отношении наши вооруженные силы, тем в большей степени они станут политическим инструментом, оружием в нашей политической борьбе…». Другие материалы, документы и листовки, обнаруженные у власовцев, также указывали на то, что все больше и больше элементов – демократических, солидаристских или неполитических националистов – готовилось отказаться от немецких целей.
СД, возможно даже в большей степени, чем некоторые другие заинтересованные ведомства, руководствовалась откликом среди «остарбайтеров» и других советских граждан, работавших в рейхе, на сообщение о встрече Власова с Гиммлером. Внутренние отчеты откровенно описывали раскол в этой среде:
«Меньшинство утверждает, что Германия так или иначе проиграла войну и будет оккупирована англо-американцами… Среди этих русских преобладает мнение, что после победы Англия и Америка уничтожат большевизм в России и установят «подлинную демократию». «Если сегодня мы пойдем с Власовым, – говорят эти русские, – англо-американцы нам этого не простят».
Другая часть русских полагает, что… победа над большевизмом в России возможна только с помощью «настоящей русской армии». Русские также говорят: «Мы часто выражали желание присоединиться к армии Власова, но его всегда отвергали. Вместо этого нам предлагали вступать в войска СС. Этого мы не хотели, потому что это не истинно русские силы».
Ни одну из этих групп немцы не могли рассматривать как полностью преданную их делу. В этом отношении ни советские беженцы, ни военнопленные не могли рассчитывать на немцев как на абсолютно надежных союзников. В Праге была заключена непрочная сделка, драматическая по форме, к тому же основанная на шатком и гнилом фундаменте. Как гаснущая звезда, яркое сияние политической войны в этот поздний час скрыло ее разложение. Никакие символы и фанфары не могли изменить тот факт, что Германия – вместе со своими пособниками – проиграла войну.
