Гиммлер вышел из всех этих мелких стычек невредимым и жаждущим действий. Внутренние интриги должны были продолжиться. Гиммлер поручил Бергеру превратить – при умелом использовании – «досадную помеху в виде операций, проводимых в настоящее время министерством оккупированных восточных территорий, в конфликт между МИД и восточным министерством». Две недели спустя Бергер послушно доложил рейхсфюреру СС, что «я всеми силами стараюсь держаться подальше от этой борьбы за власть (между Розенбергом и Риббентропом), чтобы действовать более активно в деле раскола между ними». Не изменилось и отношение Гиммлера к России. Его жесты в сторону КОНР оказались лишь уловкой. Он все еще придерживался мнения – в 1945 г.! – что западная граница будущей России должна формироваться по Москве.
«Центром притяжения будущей России должно стать Восточно-Русское Сибирское государство, экспансионизм которого должен быть направлен в сторону Персидского залива. Предполагая отказ [России] от политики экспансии на Запад, дружба с [такой] Россией вполне возможна…» Гиммлер не мог не знать, что даже Власов и его сторонники не приняли «расклад» подобного рода, но это ни в малейшей степени его не беспокоило.
Внутри самой империи СС Бергер теперь сотрудничал с Шелленбергом (и косвенно Гиммлером и Кальтенбруннером) в использовании бывших советских кадров. Столкнувшись с этой мощной комбинацией, гестапо – последний оплот антивосточного фанатизма в СС – было вынуждено уступить. Его последний злобный акт – использование лидеров НТС, арестованных в середине 1944 г., в качестве рычага давления на КОНР, – потерпел неудачу. В начале 1945 г. Власову было предложено написать Кальтенбруннеру, что, хотя он и не поддерживал планы «горячих голов» из НТС, возможно, программа объединения всего бывшего советского состава для борьбы с большевизмом требует их освобождения. После второго ходатайства Кальтенбруннера отказ «гестапо Мюллера» освободить их был аннулирован, и, когда в марте 1945 г. Красная армия уже приближалась к Берлину, руководство НТС освободили под личные гарантии руководства КОНР в том, что они будут держаться подальше от политики.
Действующие лица
По мере того как в последние месяцы войны органы немецкой правительственной машины начали страдать от постепенной атрофии, ее противоречивые и все более самоуправляемые элементы придавали мало значения тому, что по-прежнему оптимистично называлось восточной политикой. Что касается самой Германии, ощущавшей тяжесть вторжения с двух направлений, то здесь нацистская верхушка была озабочена более безотлагательными вопросами. Постепенный развал центрального управления, а также инертность немцев, порожденная чувством тщетности и обреченности, дали советским перебежчикам больше возможностей взять в свои руки если не свою судьбу, то хотя бы непосредственную деятельность. Тем не менее практически накануне капитуляции немецкие чиновники продолжали заниматься своей глубоко укоренившейся рутиной, отвечая на бюрократические запросы разработкой политического курса и составлением отчетов в оптимистическом духе.
Для большинства ведущих деятелей рейха «восточная проблема» теперь сводилась к их собственному отношению к Власову и другим ведущим перебежчикам. На смену политике пришли личности. Гитлер жил в своем собственном мире, словно в бреду отдавая безапелляционные распоряжения и лишь смутно воспринимая внешний мир. Он все еще рассчитывал вернуть Украину, хотя бы по той причине, что «ее сырье необходимо нам для продолжения войны». Он не имел представления об отношениях между эмигрантами и о межнациональных сварах; Борман и Ламмерс придерживали большую часть многословных меморандумов Розенберга. Власов? У Гитлера не было времени, чтобы думать о нем. Для него генерал принадлежал к аморфной массе низших коллаборационистов – таких как Квислинг и Мюссерт
[103], великий муфтий и Павелич
[104], которых следует использовать, но которым нельзя доверять. Позиция фюрера прояснилась в конце января 1945 г., в ходе дискуссии о целесообразности создания Латвийского национального комитета. Ранее он упрямо настаивал на том, что в политических уступках восточным народам нет необходимости. Теперь же Гитлер утверждал, что им уже слишком поздно помогать. В конечном итоге, «кабинетными политическими играми войну не выиграть». Когда Риббентроп попытался обсудить проект примирения Власова с Шандруком, Гитлер отмахнулся от него: все могли решить только военные методы; для политики слишком поздно.
«Для политики слишком поздно» стало подтекстом еще одного заявления фюрера в конце января 1945 г. Настаивая на том, что «Власов – ничто», он тем не менее согласился на использование сил КОНР в качестве «пушечного мяса». Первая власовская дивизия должна была быть отправлена против советских войск, поскольку ее бойцы, зная, что их ждет, не могли помышлять о дезертирстве. Помимо этого – интуиция фюрера явно превосходила интуицию верящих во Власова, как в спасителя рейха, – он считал самообманом ожидание, будто обращение КОНР или кого-то еще к Красной армии принесет успех.
Борман, до конца стоявший на стороне Гитлера, по-прежнему препятствовал всем восточным «экспериментам» и стремился нейтрализовать строительство империи СС. Обе цели должны были быть достигнуты путем назначения Пауля Даргеля, бывшего заместителя Эрика Коха, экспертом по восточным вопросам партийной канцелярии Бормана. В своих попытках спровоцировать Гиммлера Борман замышлял использовать в качестве «троянского коня» в крепости СС обергруппенфюрера Кальтенбруннера и даже предполагал, будто своим новым курсом по отношению к России рейхсфюрер предавал нацизм. Стремительная катастрофа обрекла планы Бормана на провал. Ему удалось лишь подкопаться под номинально равного Гиммлеру статс-секретаря Ламмерса. Изолировав последнего от Гитлера, Борман остался единственным посредником между фюрером и внешним миром. Когда Розенберг жаловался Ламмерсу, что его сообщения не доходили до фюрера, он вряд ли знал, что сам статс-секретарь не видел Гитлера с конца октября 1944 г. по январь 1945 г. Вероятно, было бы правильно сказать, что в последние шесть месяцев войны Борману удалось приостановить раздувание власти Гиммлера, укрепив свою собственную позицию за счет последнего. С наступлением 1945 г. Борман все больше довольствовался тем, что позволял восточным делам идти своим гибельным и бессмысленным курсом.
Геринг тоже всегда выступал против политической войны, но, в отличие от Бормана, не по принципиальным соображениям, а скорее ради того, чтобы играть свою любимую роль жесткого, непреклонного рейхсмаршала. Он неистовствовал по поводу ношения немецкой униформы людьми Власова; «все, на что они способны, – это дезертирство; если они дезертируют, то больше не будут потреблять наши ресурсы». Он обвинял Бергера в «продаже Германии русским». Тем не менее, когда Власов «вошел в моду», Геринг (по предложению генерала Ашенбреннера, офицера связи с КОНР и бывшего немецкого военно-воздушного атташе в Москве) встретился с ним 2 февраля 1945 г., чтобы потратить несколько часов на совершенно бессодержательную беседу. По своему обыкновению Геринг насмехался над русскими званиями и униформой Красной армии и хотел знать, по какому праву Сталин считает себя маршалом. Когда Власов пытался перевести разговор на более актуальные вопросы, Геринг менял тему. Только по вопросу «остарбайтеров» он признал, что были допущены ошибки. Рейхсмаршал полагал, что русские привыкли к кнуту, но теперь осознал, что, должно быть, ошибался.
