После переезда в Мюнхен в 1919 г. Розенберг наладил тесные связи с различными эмигрантами. Князь Бермондт-Авалов, генерал Бискупский, гетман Скоропадский, Александр Никурадзе, русские, украинцы, кавказцы – все они возлагали надежды на контрреволюцию в Советской России и вместе с Розенбергом строили оптимистичные планы по скорейшему возвращению. Именно здесь Розенберг познакомился с делами нерусских сепаратистов. Сам будучи эмигрантом из нерусской периферии царской империи, Розенберг легко поддался этим романтизированным взглядам. Они с Гитлером повздорили на этой почве еще в 1921 г. В 1943 г. Гитлер вспоминал, как он когда-то пытался убедить своего верного теоретика в тщетности усилий эмигрантов, и со смесью гнева и иронии добавил, что Розенберг до сих пор «живет в каком-то своем политическом мирке, сформировавшемся еще во время его собственного периода эмиграции». Гитлеру не нужны были ни эмигранты, ни дело, за которое они боролись. С этим Розенберг так и не смог смириться.
Презрение нацистов к эмигрантам из России не помешало последним принять существенный вклад в их собственное дело, как идеями, так и деньгами. Но основная часть антисоветских эмигрантов была «реакционерами», и Третий рейх едва ли мог поддержать их планы по возвращению на престол русского царя. С другой стороны, Берлин опасался (небезосновательно) проникновения в среду эмигрантов советских агентов. По мере приближения войны некоторые нацисты почувствовали, что неприкрытое использование беженцев из России может иметь неприятные последствия и что эмигранты не разделяли настроения своих соотечественников на родине. Наконец, могущественная Германия, отказывавшаяся даже от японской поддержки в этой кампании, которую она рассчитывала выиграть в течение нескольких месяцев, и подготовившая программу по порабощению неслыханных масштабов, не видела необходимости в использовании этих «устаревших разнорабочих».
Таким образом, в политике Германии в отношении эмигрантов прослеживался тот же дуализм, что и в других аспектах Ostpolitik. На самом деле по крайней мере четыре ведомства интенсивно использовали политических беженцев: абвер адмирала Канариса, нацистская партия (через министерство иностранных дел Розенберга), гестапо и министерство пропаганды. Официальная враждебность с данной практикой была совмещена с помощью искусственно созданной формулы, согласно которой эмигрантов можно было задействовать в Берлине, но после начала вторжения допускать их на оккупированные территории было запрещено. Поэтому в середине июня полицейским органам было дано указание не допускать перемещения эмигрантов на территории, которые готовился оккупировать рейх. Выполнению этого приказа Розенберг не препятствовал, если дело касалось великороссов: они ему были не нужны. Министерство иностранных дел со своей стороны передало приказ о том, что эмигранты не могут определяться на службу в германские вооруженные силы в качестве добровольцев вне зависимости от того, «придерживались ли они пророссийских или сепаратистско-националистических взглядов». К тем, кто приходил записываться, нужно было относиться «дружелюбно, но к службе не допускать».
«Наше отношение к русским эмигрантам, – говорилось в инструкции, – регулируется политическими соображениями, согласно которым участие этой группы лиц в каких-либо важных делах считается нежелательным. Это должно оставаться в секрете».
29 сентября 1941 г., а затем снова 6 января 1942 г. OMi подтвердило запрет на въезд эмигрантов на оккупированную территорию СССР. Это несмотря на то, что сотни, если не тысячи, эмигрантов в тот самый момент уже находились на оккупированной советской земле. Для самых фанатичных эмигрантов война представляла собой долгожданную возможность для «действия», для воплощения их заветных надежд на «освобождение» отечества. Русским, украинцам и белорусам тоже удавалось проникнуть на территорию, контролируемую Германией, – часто по поручению немецких ведомств, иногда без официальных санкций со стороны последних. Лишь летом 1942 г. Берлин официально санкционировал использование на Востоке эмигрантов, которые были политически «надежными» и которые получили немецкое гражданство. Однако даже они не могли поступить на службу в армию. Следующим летом Гитлер снова запретил вербовать их в качестве офицеров.
В действительности же воинские формирования, пропагандистские группы, военное и гражданское правительство на оккупированной территории, а также разведывательные агентства продолжали использовать эмигрантов в значительных количествах в качестве переводчиков, дикторов, младших должностных лиц и консультантов. Каков на деле был их статус – этого сказать никто не мог.
Таким образом, образовалось очередное расхождение между политикой и практикой. Украинские эмигранты стали самым ярким тому примером.
Абвер и ОУН
С 1918 г. одним из главных украинцев, поддерживаемых немецким правительством, был гетман Павел Скоропадский, возглавлявший реакционный украинский режим при немецкой оккупации в 1918 г. Гитлер, который никогда не придавал особого значения ни украинцам, ни эмигрантам, рассказывал о своих прошлых разногласиях с Розенбергом по поводу привлечения Скоропадского.
«Розенберг, чего вы ожидаете от этого человека?»
«Ну, он организует революцию».
«Что ж, – сказал я, [продолжал Гитлер], – для этого он должен быть в России. Люди, готовящиеся совершить революцию, должны находиться внутри своей страны…»
События показали, что все это было химерой. Эмигранты ничего не достигли.
Нацисты все чаще смотрели на экс-гетмана как на дряхлого пустослова и начинали поддерживать более экстремистские группы.
Неспособные действовать, эмигранты из Советской Украины нашли поддержку в «антипарламентских» украинских партиях в Галиции. Безоговорочно приняв революционные методы и программу, выгодную для нацистов, ОУН (Организация украинских националистов) стала центром антипольской деятельности в Галиции. Под началом полковника Евгения Коновальца ОУН и ее предшественники налаживали связи с немецкой разведкой начиная с 1921 г. После убийства Коновальца советским агентом
[18] в 1938 г. руководство ОУН перешло к полковнику Андрею Мельнику, который продолжил сотрудничество с Берлином.
Решающую роль в активизации сил ОУН с немецкой стороны сыграл абвер. Адмирал Канарис, прозорливый начальник абвера, видел в них толковых и активных помощников и, в отличие от нацистского министерства иностранных дел, не придавал особого значения деталям программы ОУН. В 1939 г., по мере того как росли шансы Германии в грядущей войне с Польшей, начали задействоваться украинские коллаборационисты. Сначала они появились в кратковременном карпатско-украинском правительстве в марте 1939 г. Затем абвер тайно сформировал специальное подразделение членов ОУН, известное как Bergbauernhilje (буквально: «помощь горных крестьян»). Держа в уме возможность создания «украинского государства», абвер готовил это подразделение как для боевых действий в качестве легиона, так и для восстания в тылу противника в случае нападения Германии на Польшу. Когда произошло вторжение, один из первоначально рассматриваемых вариантов включал в себя создание номинально «независимой» Галиции под немецкой эгидой. В таком случае, отмечал Канарис в своем дневнике, «я должен был бы подготовить украинцев соответствующим образом, чтобы, если эта альтернатива станет реальной, мельниковцы (ОУН) смогли бы поднять восстание, которое было бы нацелено на уничтожение евреев и поляков».
