Этот план не восприняли всерьез, но в июне возникла новая возможность для реорганизации OMi. Вскоре после отрицательного вердикта Гитлера по поводу Розенберга возник новый спор в связи с аграрным декретом, изданным в начале июня, в котором Лейббрандт занял неблагоприятную позицию для четырехлетнего плана и некоторых сторонников «замедленной работы». Последовал кризис, и, не желая рисковать, распространяя свой уже чрезмерно раздутый набор конфликтов на экономические ведомства, Розенберг уступил. В середине июня Лейббрандт отправился в «отпуск», официально для лечения на чешском курорте. Бергер с напускной скромностью выдвинул других, явно неподходящих кандидатов на место Лейббрандта. Наконец, Розенберг был вынужден снова обратиться к Гиммлеру с предложением «взять на себя часть ответственности за OMi», сделав Бергера главой нового оперативного штаба, заведующего всеми политическими делами (без назначения на должность статс-секретаря), разрешив ему в то же время оставаться главой SS-HA.
Гиммлер недолго думая согласился, и 10 августа Розенберг жаловал Бергеру руководство «недавно созданным штабом политических операций [Fuhrungsstab Politik]» своего министерства. Еще один раунд был за Гиммлером.
В ретроспективе кажется удивительным, что Розенберг вот так бесцеремонно согласился избавиться от Лейббрандта, который был для него сильной психологической поддержкой, и даже не попытался этому воспротивиться. Лейббрандт был символом собственного курса Розенберга 1941 г. – проукраинского, антироссийского, антикохского. Это явный показатель тупика, в который Розенберг загнал себя к середине 1943 г.: он был готов пожертвовать принципами и дружбой ради власти и престижа – или хотя бы ради короткой передышки.
Однако Розенберг вскоре понял, что эта «сделка» с СС в итоге ничего ему не принесла. Насколько ничтожно мало изменились собственные взгляды Гиммлера и насколько он презирал позицию Розенберга – не говоря уже о более «либеральных» сторонниках новой Ostpolitik, стало яснее всего во время его выступления на конференции старших офицеров в Бад-Шахене в октябре 1943 г.
Со значительным апломбом он спросил: «Что вообще за сорт людей такой – славяне?» И затем сам же ответил на свой вопрос: «Это такие же люди, как и мы, блондины с голубыми глазами. Какая прелесть!» – так может ответить только наивный новичок, впервые встретивший славян на Востоке. На деле же это «масса из монголов и восточных прибалтов», на которых наложили слой германских лидеров.
«Возможно, вы возразите мне, указав на русских, – рассуждал он. – Позвольте мне тут же ответить: я тоже знаю, что у русских есть весьма способные инженеры и специалисты… [Но] лично я считаю, что славянские народы в конечном счете неспособны к дальнейшему развитию культуры».
На этом он не остановился: «Если рассматривать их поодиночке, то все замечательно. Но стоит им собраться вместе, в них просыпается древнее славянское стремление к вечной разрозненности и непокорной природе, проявляющееся в интригах и предательстве… Славянин способен на все: братский поцелуй… пылкая молитва Казанской иконе Божией Матери, песня волжских бурлаков и прочие трогательные вещи. Он также способен взорвать себя вместе с танком… Он способен на каннибализм, способен убить своего соседа, вырезать его печень и спрятать ее у себя в сумке».
Имея дело с «этими людьми», продолжал он, ни в коем случае нельзя «приписывать им достойные германские мысли». Должен возобладать другой стандарт – стандарт, по которому все средства хороши. «Можете считать это жестоким, но природа вообще жестока». Относительно «всей этой восточноевропейской-среднеазиатской орды» Гиммлер постановил: «Мы должны отказаться от ложного товарищества, непонятной щедрости, ложной слабости и ложных оправданий. В этих вещах мы должны вернуть мужество жестокой правдивости и откровенности».
Тогда, и только тогда у Третьего рейха был шанс на победу в войне.
Такова была позиция желанного «союзника» Розенберга. Альянс закончился, не успев начаться.
OMi и министерство пропаганды
Отношения между сферами влияния Розенберга и Геббельса стали еще одним предметом бесконечных споров, на которые нацистские лидеры, участвовавшие в тотальной войне, тратили большую часть своей энергии.
Розенберг и Геббельс – два главных интеллектуала в нацистской элите – сильно недолюбливали друг друга. В своих мемуарах Розенберг назвал министра пропаганды «человеком без совести» и с нескрываемым ликованием процитировал слова Кубе по поводу книги Геббельса «От «Кайзерхофа» до рейхсканцелярии» про то, что это книга «от меня и обо мне». Геббельс, в свою очередь, назвал книгу «Миф XX века» Розенберга «идеологической отрыжкой».
Хотя перед вторжением было достигнуто некоторое соглашение о том, что Геббельс будет согласовывать с OMi все вопросы пропагандистской политики на Востоке, Розенберг продолжал опасаться – и не без оснований, что пропагандисты захотят расширить свою собственную сферу влияния за его счет. В годы войны Розенберг снова и снова находил поводы для жалоб и искал любую возможность, чтобы дискредитировать ведомство Геббельса.
Хотя сам Геббельс не был сторонником Коха, предписания его восточного отдела носили безошибочный антирозенберговский характер. В том же ключе был написан процитированный выше отчет Тауберта – Хадамовски. Напирая на отсутствие координации и интеграции в немецкой пропаганде на Востоке, министерство пропаганды требовало более широкой юрисдикции в этой области. Когда Хадамовски попытался договориться с Розенбергом по этому вопросу в конце сентября 1942 г., последний вяло отложил разговор и предоставил своему заместителю обсудить этот вопрос с правой рукой Геббельса статс-секретарем Гаттерером.
Тем временем Кох пытался заискивать перед Геббельсом. В декабре 1942 г. он отправил ему поезд высококачественных продуктов питания, таких как сливочное масло, для распространения в Берлине. Геббельс не возражал: «Эта еда из Украины обладает не только внутренней ценностью; она также должна служить пропагандистской цели». Однако, как только Геббельс стал яро критиковать методы Коха, подобные взятки не могли заставить его передумать.
Он никоим образом не перешел к «либеральной» политике. Однако, понимая необходимость хотя бы притворного дружелюбия при работе с восточным населением, он угрюмо наблюдал за переменами в отношении восточных народов к рейху: «Наша манера обращения оказалась слишком сильной затрещиной для русских, а особенно для украинцев. Удар по голове порой является не самым убедительным аргументом…»
Геббельс воспользовался объявлением Гитлера в десятую годовщину его прихода к власти, в котором он заявил: «Либо Германия, германский вермахт и наши союзники – а следовательно, и Европа – одерживают победу; либо континент культуры накроет восточноазиатская большевистская волна с Востока».
Казалось бы, безобидная фигура речи, но Геббельс умудрился исказить ее смысл и выпустил директиву для нацистских чиновников, содержавшую его первое четкое «провосточное» заявление. По словам Геббельса, заявление Гитлера означало, что «все силы Европейского континента, в том числе прежде всего восточных народов, должны быть брошены на борьбу против еврейского большевизма». Вывод был очевиден, но, в случае Геббельса, нестандартен: «Это не должно связываться с прямой или косвенной дискриминацией по отношению к этим народам, особенно восточным народам, прежде всего в публичных выступлениях или записях, а также травмировать их внутреннее осознание собственной ценности… Высказывания о том, что Германия собирается создавать колонии, проводить колониальную политику на Востоке и относиться к стране и к ее населению как к объектам эксплуатации, совершенно неуместны».
