Сохранением мер советской национализации и постоянным контролем Германии над прибалтийской экономикой оккупационные власти нанесли ущерб тем слоям населения, которые стремились к восстановлению частной собственности. В 1942 г. были предприняты половинчатые и символические усилия по реституции, но только в 1943 г. была принята серия постановлений о «реституции» частной собственности.
На практике они никогда не выполнялись полностью – отчасти из-за трудностей, присущих этому процессу, отчасти из-за промедления, а отчасти из-за немецкого отступления. Несмотря на то что политика Лозе претерпела небольшие изменения в отношении «нового прагматизма», меры реприватизации тем не менее были в значительной степени заглушены из-за его постоянного сопротивления. Указ об этом был фактически навязан ему директивами, одобренными Гитлером по предложению Розенберга. Незадолго до их принятия Лозе обобщил свою позицию в подробном отчете, в котором был сделан вывод о том, что «мое предыдущее и неоднократно выраженное противодействие плановой реприватизации продолжает существовать». Основываясь как на амбициях Лозе по созданию империи, так и на его статистическом подходе к экономическим проблемам, задержки не сделали ничего, чтобы улучшить отношения между оккупационными властями и их субъектами. Когда наконец были объявлены указы, они упали на почву, которая была полностью пропитана народным разочарованием. Об этом хорошо сообщил Лицман, комиссар Эстонии:
«Причина снижения популярности морального духа [т. е. прогерманских настроений] – это прежде всего исключение из экономической жизни, процесс, который продолжает развиваться. Их почти полное отторжение от реальной торговли, надвигающийся роспуск банков, все еще не выполненное властями стремление к реприватизации со стороны коренного населения, огромное количество [немецких] монополий и компаний, комиссаров и т. д. и т. п., которые размножаются ежедневно как грибы, каждый из которых лишает коренное население других областей деятельности, оказывают крайне удручающее воздействие на моральный дух, что рано или поздно приведет к пассивному сопротивлению, что в свою очередь серьезно ухудшит военное положение.
…Дуализм нашей политики – экономические меры, как если бы мы действовали в гау, реинтегрировались в рейх, оставляя население в неведении о своем будущем, неизбежно приводят к напряженности и имеют противоположный эффект по сравнению с тем, к чему мы стремимся».
Дуализм, на который указывает Лицман, был отражением органических противоречий в немецкой политике. Хотя экономические меры, принятые для «прояснения ситуации», были незначительными и в целом не были существенными, центр дебатов переместился в политическую сферу. Некоторые, в том числе глава администрации РКО, высказались за прекращение неопределенности, «открыто заявляя прибалтийским народам, что они больше не могут рассчитывать на государственную независимость в будущем, несмотря на их близкие расовые, исторические и культурные связи с немецким народом, так что им нужно сейчас смотреть в будущее, готовясь к изгнанию со своей родины».
Однако большинство немецких чиновников в Прибалтике предпочитали более «тонкий» подход. По мере активизации германской мобилизации коренного населения три национальных консультативных совета также стали более мужественными в повышении уровня своих требований – в том же направлении, что и предложения немецких «пробалтов», – как из искреннего «освободительного разнообразия», так и из узкоутилитарных целей. Более умеренные просили об уменьшении зависимости от Германии; наиболее амбициозные требовали заключения не менее как «мирных договоров» со странами Балтии. Такое отношение ни в коем случае не зависело от «либерального» мировоззрения или даже от принятия традиционной европейской государственной системы: Балтийский регион считался исключением из «Восточного массива» и выступал за некоторую форму «признания» для него, что хорошо совмещалось с нацизмом и выраженными антироссийскими настроениями.
Так как некоторые из тех, кто первоначально продвигал «балтийское самоуправление», тем временем покинули РКО, усилия в этом направлении были в основном ограничены разговорами и меморандумами, поданными или представителями самих прибалтийских народов (особенно латвийскими офицерами, которые чувствовали, что их акции растут по мере увеличения трудностей для вермахта), или отдельными немецкими должностными лицами. Парадоксально, что СС в поисках прибалтийских «добровольцев» были одним из первых в Берлине, чтобы поддержать спрос на более широкую «родную» (местную) власть в Прибалтике; и с Готтлобом Бергером, пробившим себе путь в Ostministerium, Розенберг был склонен продвигать проект статута, предоставляющего автономию трех прибалтийских земель. Хотя Розенберг все еще был далек от восторга от перспективы предоставить им официальную автономию, он наконец уступил убеждениям некоторых своих подчиненных и направил проект фюреру, который, зная о поддержке Гиммлером проекта, проявил к нему интерес. В соответствии с этой схемой Литва, Латвия и Эстония станут «государственными образованиями» под «защитой» рейха, который будет удерживать контроль над военными и иностранными делами и многими отраслями экономики. Таким образом, рейхскомиссариат «Остланд» исчезнет.
Однако 8 февраля 1943 г. Гитлер вынес отрицательное решение. Во многом это стало результатом действий Бормана, который отчасти был против усилий Гиммлера по расширению СС, отчасти против попыток Розенберга «подорвать» (как это называл Борман) официальную политику. Как и следовало ожидать, Лозе решительно выступал против автономии, которая стала бы концом его собственной власти в «Остланде», – его взгляды стали известны в ставке фюрера так же, как и мнение Коха. В конце концов Ламмерс сообщил Розенбергу, что Гитлер не желает обещать автономию для Прибалтийских стран.
Однако приговор Гитлера не был опубликован; он все еще казался не совсем решенным в этом вопросе, особенно в связи с критическим дефицитом людских ресурсов, который, по мнению некоторых официальных лиц, можно было бы смягчить, используя латышей и эстонцев. В этих условиях сторонники автономии могли законно продолжать настаивать на ее принятии, особенно под модным видом «упрощения функций немецкой администрации». Таким образом, появился новый «тихий фронт»: с одной стороны, офицеры СС и армии, выступающие за автономию по военным причинам, с «пробалтами» в администрации «Остланда» и министерства Розенберга, смыкающегося с ними в основном по политическим мотивам; с другой стороны «фронта» находились Борман и Лозе, который устоял в своей оппозиции сторонникам автономии; в середине, как обычно, находился Розенберг. Яркий Лицман, поддерживая фельдмаршала Кюхлера и действуя через голову Лозе, встречался с Гиммлером в апреле 1943 г. и дал ему конфиденциальный отчет, который должен был быть передан в ставку фюрера. Одновременно представитель министерства иностранных дел в Прибалтике Адольф Виндекер призвал свой домашний офис работать в том же направлении. Он сообщил о типичном разговоре с Лицманом.
Отвечая на вопрос о том, почему из его постоянного стремления предоставить автономию ничего не выходит, он (Лицман) уверенно объяснил, что рейхсминистр Розенберг в принципе не мог отказаться от своей любимой идеи о немецком «Остланде» из-за своего прибалтийского происхождения и что рейхскомиссар Лозе слишком придерживался искусственной концепции «Остланда», хотя бы для того, чтобы не ставить под угрозу свое положение, и выступал против любого ослабления правил в отношении этого.
