Розенберг хорошо знал об этом. Он понимал, что «пробуждение особой [национальной] жизни и возведение жизнеспособной государственной структуры» в Белоруссии было «чрезвычайно медленным и трудоемким процессом». Тем не менее он был настроен разжечь здесь национализм так же, как и в других местах, «в связи с необходимостью ослабления русского центра». Он осознавал трудности: хотя большевизм подавил какой-никакой существовавший в этом районе сепаратизм, он приказал: «Необходимо укреплять автономное белорусское антироссийское сознание».
В немецких отчетах неоднократно обращалось внимание на поразительные различия между бывшими польскими территориями Белоруссии и теми, которые почти четверть века находились под советским правлением. В первых немцев приветствовали «в основном как освободителей или, по крайней мере, с дружественным нейтралитетом»; были даже основания полагать, что можно «осторожно попытаться взрастить особое белорусское народное сознание». В восточной же части Белоруссии ситуация была иной: «В результате русификации, коммунизации, а среди сельских элементов и насильственного перемещения этнически чуждых групп в колхозы, белорусское национальное самосознание почти не наблюдается».
К тому времени, когда немцы добрались до Минска, даже СД обнаружила, что, несмотря на то что некоторая часть населения придерживалась антисоветских взглядов, «белорусское самосознание практически вымерло, особенно в бывшей советско-российской области, и белорусский менталитет живет среди широкой массы населения лишь через язык».
В целом крупные слои населения, хотя и были поначалу пассивными, первоначально встречали немцев с большими надеждами. Однако надежды эти очень скоро сменились разочарованием. Имели место жестокое обращение немцев с военнопленными, неспособность Германии удовлетворить пожелания крестьян, проведя радикальную аграрную реформу, а также унижение различных групп и отдельных лиц.
«Положительное отношение к немцам, – писали СС с резким осуждением в адрес армии, – подвергается опасности беспорядочными реквизициями со стороны войск, которые становятся достоянием общественности, в частности отдельными случаями изнасилования и в целом обращением армии с гражданским населением, которое ощущает себя вражеским народом».
Массовое истребление евреев инициативными группами также внушало населению страх – настолько, что сама СД признавала, что «резкие меры против евреев, особенно казни, к настоящему времени значительно усилили антигерманские настроения». К тому же СД со злобой заявляла, что «из-за пассивности и политической недальновидности белорусов учинять погромы против евреев представлялось практически невозможным». Отсрочка дальнейших ликвидаций силами СС произошла во второй половине августа, когда армия наконец издала строгие указания о запрете «бессмысленных» реквизиций. Однако первых недель было достаточно, чтобы нанести непоправимый вред немецким целям.
Ввиду слабого отклика, который белорусский сепаратизм находил среди населения, вполне логично было бы пересмотреть немецкую политику, основанную на широком использовании националистов. Однако такая переоценка проведена не была; Розенберг, к примеру, с самого начала не ожидал, что они получат особую популярность. Многим националистам, прибывшим в Белоруссию, разрешили занять должности по выбору в местном правительстве, экономике, прессе и полиции. Несмотря на установленные на деятельность «представителей местного населения» ограничения, многие из них своими действиями и отношением вызвали еще большее негодование в обществе.
Неудивительно, что в таких условиях в националистических кругах стали возникать разногласия. В то время как убежденные белорусские фашисты и различные оппортунисты продолжали тесно сотрудничать с немцами, у других – именно ввиду их строгих националистических взглядов – возникали сомнения относительно «безусловного сотрудничества». Если верить послевоенным подсчетам, первые откровенно антигерманские идеи были озвучены в тайных националистических сообщениях в начале 1942 г. В течение нескольких месяцев последующие разногласия привели к серьезному расколу в рядах сепаратистов.
Появление этой фракции стало настоящим сюрпризом для немцев; обе новые подпольные группы – и Белорусская независимая партия (БНП), и католический Народный фронт – состояли из людей, которые первоначально встали на сторону Германии. Теперь они вынашивали планы по избежанию будущего немецкого владычества. Эти планы даже призывали к присоединению Белоруссии к «блоку государств, которые бы в равной степени противостояли как Германии, так и Великороссии». Немецкий офицер СС, не понаслышке знакомый с этой проблемой, позже вспоминал, что «в СД прознали об этих планах и были сильно удивлены, ведь эта группа «заговорщиков» состояла из их же собственных «приемных детей», и не советовал прибегать к полицейским мерам. Подобные меры повлекли бы губительные последствия для «нового курса» в Белоруссии. СД просто поставила нужных людей в известность, что немцы знают об их планах.
На этот раз полиция повела себя необычайно осмотрительно, и, как оказалось, была права. Перед лицом растущей партизанской активности антигерманские националисты представляли лишь незначительную угрозу для немцев. В большинстве случаев БНП и Народный фронт, действовавшие в туманной зоне между законностью и подпольем, сталкиваясь с альтернативой быть захваченными коммунистами, становились на сторону Германии.
Конец Кубе
В отличие от Коха Кубе хотел, чтобы его подданные были на его стороне. Осознание того, что ему была необходима хотя бы пассивная поддержка с их стороны, пришло к нему не сразу, и порой он не хотел этого признавать. В некоторых отношениях он до самого конца оставался фанатичным; в других же он был коррумпированным оппортунистом.
Первоначально доля, которую он хотел предоставить коренному населению в административной и политической жизни, была минимальной: в основном она ограничивалась местным самоуправством, прессой, вспомогательной полицией и некоторой работой в области образования. В то же время у Кубе не было никаких возражений против найма белорусских националистов, готовых сотрудничать с рейхом, – и исполнительные помощники всегда находились. Первой явной мерой, предусматривающей участие коренного населения в новом порядке на региональном уровне, стало официальное одобрение Кубе 22 октября 1941 г. создания белорусской организации «Самопомощь» (известной на белорусском языке как «Беларуская народная самапомач», или БНС). Поначалу она обладала незначительными полномочиями, но предоставила националистам собственное юридическое учреждение, в то время как немцы надеялись использовать ее в качестве отправной точки для создания надежного средства контроля. Ее глава, доктор Иван Ермаченко, был старым эмигрантом, который после службы в Белой армии генерала Врангеля в 1919 г. стал ярым националистом. Штаб Кубе теперь готовил его на роль белорусского коллаборациониста; в самом деле, благодаря своему заискиванию перед немцами среди минского населения он стал известен как «герр Яволь Ермаченко». В июне 1942 г. он был назначен главным представителем и советником по делам Белоруссии при генеральном комиссаре и вместе с его помощниками незамедлительно обратился к населению с просьбой поддержать БНС и ее подведомства.
