С другой стороны, как это ни парадоксально, из всех групп у националистов было меньше всего шансов сплотить людей во имя целей Германии. Националисты более раннего поколения по большей части были уничтожены Советами; рядовые белорусы и значимые небелорусские меньшинства на территории страны были просто раздражены деятельностью Островского.
Казалось, что «широкие массы» не особо волновали какие-либо сугубо «политические» вопросы. Материальные и моральные аспекты – немецкие реквизиции, партизанские набеги, избиение и унижение, принудительный труд, колхозы – были куда более насущными проблемами.
В то время как на Украине любые проявления «коренных» движений подавлялись, в Белоруссии именно к этим группам отношение оставалось толерантным, поскольку в небольших количествах такие группы с наименьшей вероятностью могли бы сплотить людей ради их дела. Антивеликорусские надежды Розенберга, подорванные его подчиненными на Украине, так и не смогли взойти в Белоруссии. Главный немецкий козырь оказался не в той колоде: сепаратизм здесь оказался слабее, чем в любой другой советской республике. Меры, направленные на поощрение националистов, мало кого побудили встать на сторону Германии, зато многих настроили против нее.
Кох никогда не пытался казаться тем, кем он не был, в то время как руководство в Минске пыталось «смягчить» зверства и нарушения видимостью уступок и многословием. Расхождения между немецкими словами и действиями были слишком явными и слишком остро ощущались, чтобы остановить массовое отчуждение – процесс, подогреваемый партизанским движением в большей степени, чем в Украине, в основном из-за более благоприятного ландшафта. Сравнение политики, применяемой в «Остланде» и в Украине, показывает как доктринерство и беспорядочный экстремизм Коха, так и обернувшуюся крахом запоздалую тактику притворной «дружбы» и просепаратизма Кубе и Готтберга. Разница в «политике», насколько бы важную роль она ни играла в немецком подходе, была недостаточно велика, чтобы повлиять на общественное мнение. Для рядовых жителей обе эти политики являлись одной и той же презренной формой иноземного гнета.
Глава 12
Полумесяц и свастика: Турция и Кавказ
Ось Берлин – Тбилиси
Кавказ с его сложной демографией, ценными ресурсами и таинственными легендами и обычаями оказался под властью России после затяжной борьбы, отмеченной кровавыми завоеваниями и «добровольными» аннексиями, длившейся до конца 70-х гг. XIX в. Будучи очагом революционной лихорадки до свержения царизма в России, он стал свидетелем краткого периода независимости в результате центробежного процесса, запущенного захватом власти большевиками. Тогда три закавказские области – Грузия, Армения и Азербайджан, каждая со своими особыми историческими традициями, даже обрели международное признание. Четвертая область, Северный Кавказ, гораздо более разнородная по национальному, культурному и социальному составу, была охвачена множеством внутренних конфликтов. В 1920–1921 гг., несмотря на враждебные действия стран Запада, молодое Советское государство завершило захват всего Кавказа
[39], который вскоре (в конце 1922 г.) стал неотъемлемой составляющей СССР; к 1941 г. Армения, Грузия и Азербайджан были союзными республиками, а Северный Кавказ входил в состав РСФСР с рядом так называемых автономных республик и областей. Как и везде, советская политика на Кавказе способствовала развитию местной культуры и участию коренных народов в политических делах, в то же время жестоко карая за политическую и идеологическую неортодоксальность.
В нацистском сознании концептуальный образ будущего Кавказа оставался более размытым, чем образ Украины или Великороссии. С самого начала были очевидны только три вещи: потребность Германии в кавказской нефти; «знание» нацистов о том, что население Кавказа было в основном неславянским и «арийским»
[40]; и отсутствие у Германии планов по заселению Кавказа.
Для Гитлера и Верховного военного командования важность Кавказа заключалась прежде всего в нефти Баку и Грозного. В своих довоенных планах Розенберг отмечал, что «главная, решающая задача» немецких оккупационных властей на Кавказе – предоставить рейху достаточные запасы нефти и топлива. Как заметил Гитлер, «Кавказ играет особенно важную роль в наших планах, потому что это самый крупный источник нефти… Если мы хотим заполучить эту нефть, мы должны держать Кавказ под строгим контролем. В противном случае враждебность среди живущих там племен, чреватая кровавыми междоусобицами, сведет на нет всякую возможность эксплуатации».
Гитлер подходил к Кавказу с практической, а не с идеологической точки зрения.
Меморандумы Розенберга, вероятно по предложению армии, включали в себя перспективу 99-летней «концессии» на Черноморском побережье Кавказа для немецких военно-морских и военно-воздушных баз. «Эта концессия по существу обладала бы характерными чертами автаркической военной колонии». Однако за этим единственным исключением планы Розенберга на Кавказе предусматривали политику, существенно отличавшуюся от той, которая должна была проводиться в славянских регионах. Всегда думая в первую очередь о политике, Розенберг совсем забыл, что в этой ситуации экономические соображения были в приоритете, и занялся своим любимым времяпрепровождением – перерисовыванием карты Востока в соответствии со своими собственными убеждениями. Давалось это ему легко еще и потому, что взгляды Гитлера подразумевали, что будущее Кавказа еще не было предопределено, и потому, что в отсутствие в этом регионе четкой политической программы эмигранты могли здесь оказывать большее влияние на германскую политику, чем в других частях Советского Союза. Из многообразных групп среди беженцев, которые продолжали свою деятельность в Западной Европе и на Ближнем Востоке, две сыграли особенно важную роль: тюрко-мусульманские группы и сторонники «Великой Грузии».
Тюркские и мусульманские элементы, сыгравшие важную роль во время войны, не были услышаны весной 1941 г., когда Розенберг и его сотрудники формулировали политику. К ним обратились лишь после того, как были одобрены первоначальные проекты. С другой стороны, грузинские эмигранты на ранних этапах оказали существенное влияние на нацистское мышление. Первое место среди них в качестве советника Розенберга занимал физик и геополитик Александр Никурадзе. Отодвинув свой «узкий» грузинский национализм на второй план, он стал добросовестным переводчиком теорий «больших пространств» Хаусхофера и, таким образом, смог создать амбициозную схему, обеспечивавшую немецкое господство в запланированной кавказской конфедерации, в которой грузины должны были играть ведущую роль. По его мнению, Грузия на Кавказе занимала то же положение, что и Германия в Европе: с точки зрения расы она была самым чистым и ценным элементом
[41]; с точки зрения географии она была расположена максимально близко к центру; с точки зрения политики она была наиболее способной и наделенной руководящей миссией.
