Армия и Северный Кавказ
Из всех районов СССР под немецким владычеством Северному Кавказу приходилось лучше всего. Частично это объяснялось неславянским происхождением, что способствовало применению более «просвещенной» политики и принятию во внимание реакции турок. Не менее важным был и тот факт, что Северный Кавказ был оккупирован лишь в течение ограниченного периода времени и оставался под непосредственным военным контролем при тайном участии дипломатов, офицеров и некоторых из более реалистичных элементов в OMi.
Помимо того что ответственные ведомства в целом были более умеренными, чем приверженцы партии и СС, люди, назначенные на Кавказ – порой намеренно, порой по счастливому стечению обстоятельств, – являлись одними из самых политически проницательных в нацистской Ostpolitik.
Костяком армейского крыла, которое выступало за политику «дружбы» с завоеванными народами, был выдающийся деятель полковник Клаус фон Штауффенберг, который возглавлял штаб армии резерва ОКХ, а 20 июля 1944 г. совершил покушение на жизнь Гитлера. Ему как товарищу шуленбургской группы удалось добиться назначения бывшего атташе Шуленбурга в Москве, рожденного в России генерала Кестринга, на Кавказ в качестве инспектора кавказских коллаборационистских групп, а Герварт (Херварт) стал его адъютантом. Задумка состояла в том, чтобы сделать Кестринга генерал-губернатором Кавказа под военной оккупацией, поставив, таким образом, Розенберга и Шикеданца перед свершившимся фактом. Пока на Ближнем Востоке продолжались операции, ОКХ было уверено в том, что сможет предотвратить любую попытку OMi получить контроль над регионом. Кроме того, доктору Отто Шиллеру, специалисту по советскому сельскому хозяйству, который также служил в посольстве в России, было поручено реформирование сельского хозяйства на Кавказе; доктор Отто Бройтигам, бывший генеральный консул в Батуми, был назначен полномочным представителем министерства Розенберга при группе армий «А». Эта группа значительно отличалась от группы Коха, Лозе и Готтберга, господствовавшей в других регионах на Востоке.
Гитлер пребывал в некоторой нерешительности относительно политики на Кавказе. В противовес стараниям Риббентропа любые обещания или уступки восточным народам или Турции, «которые впоследствии невозможно будет осуществить», он заклеймил как ложные и опасные. Министерству иностранных дел, настаивал он, стоило «воздерживаться от всяческих разговоров о сотрудничестве» с покоренными народами. Раздраженный гражданскими лицами, особенно дипломатами и «экспертами по делам России», и с нетерпением ожидая дальнейших завоеваний на Ближнем Востоке, фюрер сиюминутно был готов признать, что ответственность за Кавказ должна взять на себя армия. В письме Риббентропу Ламмерс воспроизвел взгляды Гитлера: если бы Кавказ впоследствии стал совокупностью марионеточных государств под немецкой опекой, наказал Гитлер, OMi стало бы ответственным за управление им; если же, с другой стороны, кавказские государства, хотя бы формально независимые, будут иметь право на жизнь, то разбираться с ними будет поручено министерству иностранных дел. Ясно было только одно: по военным, экономическим и политическим причинам Кавказ не должен был оставаться частью России.
Генерал Вагнер, генерал-квартирмейстер, формально ответственный за управление военного командования, воспользовался отношением Гитлера, как только ситуация на Северном Кавказе определилась. Вооружившись разнообразными докладами, в которых подчеркивалась долгосрочная помощь, оказанная немцам коренным народом, и необходимость позитивного политического заявления, Вагнер призвал Гитлера сделать «публичное заявление о политических намерениях на Кавказе, гарантировать полную политическую независимость в тесном военном и экономическом сотрудничестве с великим германским рейхом». И действительно, 8 сентября Гитлер издал директиву, разрешавшую содействие марионеточным режимам коренных кавказских народов, а также полностью передававшую власть командующему группы армий «А» при условии сотрудничества с Герингом и Розенбергом. Теперь Штауффенберг, Альтенштадт и Бройтигам разработали подробное соглашение. Наконец на Кавказе стали применяться «такие термины, как свобода, независимость и сотрудничество». Более того, здесь, в отличие от всех других советских регионов, не должен был использоваться принудительный труд.
В соответствии с этим были переработаны пропагандистские директивы и инструкции, направленные немецким войскам, наступавшим на юг. Выдающейся в этом отношении была точка зрения генерал-полковника (впоследствии с 1943 г. фельдмаршала) Эвальда фон Клейста, командующего 1-й танковой армией, а затем всей группой армий.
«Командующий в звании генерала, – писалось в протоколе обращения Клейста, – опирался на приказ фюрера о том, что немецкие вооруженные силы сделают население своим другом… Лучшей пропагандой, как внутренней, так и внешней, является довольное и обнадеженное население, которое знает, что его ожидает лучшее будущее, чем при правлении царей и Сталина. Народ должен знать, что мы пытаемся сделать все возможное, даже если мы не в состоянии дать ему все, чего он желает… что у нас добрые намерения».
Клейст принципиально отказался проводить качественные разграничения между «горцами», казаками и русскими. «Они все нам пригодятся, – заявил он вопреки тезисам Розенберга, – и русские не исключение, поскольку каждый народ обладает ценностью… с этого дня мы больше не находимся в состоянии конфликта с местными жителями».
Эта точка зрения насквозь пронизывала директивы армии, которая обращалась к народу с заявлениями с обещаниями свободы и достатка, – но конкретное упоминание политической независимости по приказу Гитлера было запрещено. Немецким войскам было приказано:
1. Обращаться с населением Кавказа по-товарищески…
2. Не препятствовать горцам, стремящимся упразднить систему колхозов.
3. Разрешить повторное открытие мест поклонения для всех вероисповеданий…
4. Уважать частную собственность и платить за изымаемые товары.
5. Завоевать доверие народа образцовым поведением.
6. Приводить основания для любых жестких мер, затрагивающих население.
7. Относиться к чести кавказских женщин с особым уважением.
Между тем Шикеданц строил планы по своему праздничному входу в Тифлис и торжественному открытию своего «двора». Он уже отобрал себе сотрудников; за ним должно было последовать не менее 1200 человек. Его желание стать абсолютным хозяином было выше его интеллекта или даже уз верности Розенбергу. Шикеданц боялся, что военные «наведут на Кавказе беспорядок» и если и передадут его ему, то только после проведения политики неуместного либерализма. Поэтому он обвинил последователей движения, которое он назвал армейской ориентацией внутри OMi, в том, что они вступили в сговор с военными для проведения «сентиментального» курса. Опасаясь, что его обыграют, он потребовал, чтобы они предоставили ему всю переписку, относившуюся к Кавказу, в результате чего его стол был завален таким количеством бумаг, что он не успевал с ними разобраться.
Единственная поддержка Шикеданца исходила от сотрудников Никурадзе и тех нацистских чиновников, которые хотели получить высокие должности в будущей администрации Кавказа. Единственными аутсайдерами, готовыми работать с ним, были экономические ведомства: они тоже были нацелены на непосредственную эксплуатацию Кавказа рейхом и выступали против любых уступок народу. Эта общность мировоззрений, которая уже была подтверждена соглашением между Герингом и Кохом, была самым явным образом продемонстрирована в планах по использованию кавказской нефти. Розенберг, с самого начала «признав» настойчивость армии и управления четырехлетнего плана
[46] касательно этих требований, предусмотрел назначение ответственного должностного лица, представлявшего экономические ведомства в качестве руководителя «нефтяной комиссии, действовавшей в авторитарной манере», который являлся бы «ближайшим сотрудником» Шикеданца. Герингу, который недолюбливал Шикеданца, в сотрудничестве с другими людьми удалось назначить на эту должность человека не от Розенберга, одаренного посла Германа Нойбахера. Нойбахер должен был быть «на стороне» рейхскомиссара, но не «подчиняться» ему в вопросах, касавшихся кавказской нефти.
