Этот план так и не был реализован. Министерство оккупированных восточных территорий Розенберга и отдельные армейские круги были вынуждены пересмотреть свою тактику после того, как их надежды на блицкриг были развеяны. В начале 1942 г. стала очевидной новая тенденция – «спасение народов Идель-Урала (это название начало использоваться в министерстве официально) от «сброда» «унтерменшей». Одна из причин изменения первоначальных планов заключалась в том, что немцы взяли в плен большое количество поволжских татар, из которых армейское командование намеревалось сформировать военные части. Во-вторых, было решено вести пропаганду, направленную на татар и башкир, чтобы склонить их к дезертирству. Наконец, ведомство Розенберга выработало собственную концепцию санитарного кордона вокруг Москвы, который должны будут замкнуть с востока, в том числе и народы «Идель-Урала».
Были предприняты неуклюжие попытки снять клеймо «унтерменшей» с татар. Но как было возможно убедить свое население, что татары, которые были «азиатами» и чужаками, в действительности являются друзьями и союзниками, а русские остарбайтеры из-под Смоленска и Ростова-на-Дону, многие из которых были высокими блондинами с голубыми глазами, «недочеловеками»? Все публичные заявления немецкой стороны о татарах в 1942–1943 гг. характеризует их двусмысленная «реабилитация». Начало ей положила реплика Гитлера о татарах, что они были среди восточных народов, которые «участвовали в борьбе против общего мирового врага – большевизма». В августе 1942 г. министерство пропаганды проинструктировало представителей прессы не вести полемику на тему татар и Туркестана. В армии был отдан приказ считать солдат из татар и других тюркских народов, сражавшихся на стороне Германии, «соратниками и помощниками», чьи национальные особенности «следует воспринимать с пониманием и тактом».
Возможно, самое серьезное заявление было сделано в авторитетном издании Zeitschrift fur Politik в мартовском номере 1942 г., где фон Хентиг, эксперт по Ближнему Востоку в министерстве иностранных дел, утверждал, что название «татарин» не является ни в коей мере уничижительным, открыто призвав к сближению немцев и татар. В то время, когда фон Шуленбург готовил конференцию в Адлоне, со статьей фон Хентига ознакомились представители движения «Идель-Урал» в Турции. Мечта эмигрантов обрела второе дыхание в атмосфере германо-турецкого примирения.
Концепция «Идель-Урала» устраивала тех, кто стремился к разделу Советского Союза, и вот почему она была воспринята имперским министерством оккупированных восточных территорий, хотя оно понимало всю искусственность этой идеи. Та же самая концепция была основной для другой группы – сторонников пантуранского союза. Только на развалинах распавшегося Российского государства татары и башкиры могли выстроить новые основы столь чаемого ими суверенитета, который смог бы позволить им слить воедино, несмотря на все препятствия, народы между Волгой и Уралом. Это был неосуществимый и противоестественный план создания сверхгосударства, в который вошли бы иные туранские народы. Сторонники проекта «Идель-Урал» не признавали существование этнических и культурных различий этих народов, к тому же обреченных на изоляцию от остального мира в государстве, не имевшем выхода к морям. Их взгляды были прикованы, в частности, к Центральной Азии, и мечта о державе «от Казани до Самарканда» будила воображение наиболее последовательных приверженцев идеи «Идель-Урала».
Пантуранский гамбит противоречил другим существовавшим на тот момент планам. Тюркские националисты стремились обеспечить себе «максимальную безопасность». Противники сепаратизма, естественно, противостояли им. Отношение Германии к созданию такого азиатского блока, который в довоенное время спорадически поддерживала Япония, было первоначально, вследствие сложившихся обстоятельств, враждебным. Менде и его сотрудники не принимали его и предпочитали продвигать проект «Малый Идель-Урал», по общему признанию фантастический, но, возможно, в меньшей степени, чем пантуранский, который к тому же нес угрозу для рейха. Из Берлина все же время от времени слышались призывы к туранскому единству. Хентиг составлял исключение; он прекрасно помнил романтические поиски свидетельств культурного и языкового единства туранских народов, что вели ученые. «Там, в России, – писал он, – они искали древний Туран. Удастся ли им теперь достичь какого-то результата?»
Хентиг продолжает: «Благодаря нашему продвижению в России, ситуация коренным образом изменилась: новое движение стремится выразить себя, найти себе название. Тюркские племена к востоку от Волги, с которыми мы имеем дело, от Урала до Монголии все когда-то принадлежали к улусу Чагатая [второго сына Чингисхана]…» Поэтому Хентиг предложил название «чагатаизм» для татарско-тюркского движения за единство, ожидая, что его поддержит Германия.
На самом деле судьба поволжских татар и угро-финнов никогда не интересовала рейх. Военные действия велись далеко от этих земель, пантуранское и панславянское движения были не в фаворе в Берлине. Только в самом конце войны, когда были востребованы самые экзотичные средства для спасения Германии от разгрома, некоторые деятели в рейхе начали позиционировать себя сторонниками пантуранского движения.
На то время не существовало реальной потребности срочно решать судьбу советской Средней Азии. Министерство оккупированных восточных территорий совместно с армией работали с эмигрантами, выступавшими за независимый и объединенный Туркестан, образованный из всех пяти советских среднеазиатских республик. Их деятельность свелась в основном к пропаганде и разведке. На практике этот факт и желание Германии не вызывать подозрений у Японии, предъявляя претензии на Среднюю Азию, позволили сторонникам «Объединенного Туркестана» действовать с относительно большей свободой в сравнении с другими сепаратистскими группировками. Туркестан был вне границ предполагаемой территории немецкой оккупации.
Планы Розенберга предусматривали отделение Туркестана от России. В своих первоначальных набросках он выделял Среднюю Азию из-за ее враждебности к коммунизму и негативного отношения к русским. Он полагал, что «после военного поражения Советов в Европе станет возможным малыми силами избавиться от господства московитов также и в Средней Азии». Подчеркивая политическую (антирусская направленность) и экономическую (хлопок) выгоды такого развития ситуации, Розенберг, что само по себе интересно, указывает на возможность активного противостояния Британии: «Возникает вопрос, нельзя ли побудить Иран и Афганистан к более активному продвижению в Индию, если это будет востребовано… В таком случае угроза линиям коммуникации, связывающим британцев с Индией, несомненно, вынудит Британию разместить большее число войск в Центральной Азии, выведя их из Европы или других мест». В дальнейшем судьбу Туркестана больше не обсуждали. Предлагаемые на будущее формы правления на Востоке касались только территорий, пограничных со Средней Азией. Но посылка была ясна. Туркестан, будучи союзником и во всем зависимым от рейха, составит последнее звено в цепи государств вокруг Московии.
Германская армия, со своей стороны, не имела планов завоевания этой территории. Все внимание было сосредоточено на деятельности эмигрантов – вопросе формирования национальных легионов в составе вермахта и создания Национального комитета объединения Туркестана. Туркестанские националисты занимали более сильную позицию в конкурентной борьбе, чем их коллеги, потому что Германия не имела особого личного интереса в этом регионе и потому что их лидеру политическому эмигранту Вели Каюму покровительствовал фон Менде. Несмотря на то что в его взаимоотношениях с эмигрантами-тюрками постоянно существовали трения, работники министерства Розенберга до конца войны доверяли Вели Каюму. Ни в советской Средней Азии, ни в Германии он не был известен.
