Выбор Розенбергом названия «Московия» отвечал его концепции, и в своих антирусских аспектах она полностью отражала отношение самого Гитлера к этому вопросу. Основной целью было отбросить Россию на восток. Задолго до начала войны Розенберг говорил о необходимости заставить «русских перенести центр свой жизни в Азию».
«Важные события истории развивались не в направлении с востока на запад… но с запада на восток, от Рейна к Висле, от Москвы к Томску; это говорит о том, что должно снова произойти. «Русский человек», которого проклинали Петр I Великий и Екатерина II, был по природе истинно русским. И не следовало насильно превращать его в европейца».
Теперь эта политика «европеизации» должна быть прекращена. После отделения нерусских национальностей, как указывал Розенберг, «оставшаяся часть России будет отодвинута на значительное расстояние от современных немецких границ, и на западной ее границе, а также с севера и с юга, будут возведены ограждения. Принимая во внимание численность ее населения, ее центр должен располагаться на Урале, если не в Сибири».
Германия не имела плана оккупации всей Сибири. Гитлер не раз повторял, что он позволит русским жить за «подвижной границей», которую он намеревался установить. Несомненно, что «в случае необходимости мы возобновим наше продвижение, где бы ни сформировался новый центр сопротивления». Но основная мысль фюрера была следующей: «Мы должны быть внимательны, чтобы вовремя предотвратить возрождение военной мощи на этой стороне Урала… Когда я говорю на этой стороне Урала, я имею в виду разделительную линию, проходящую в 200–300 км восточнее Уральских гор
[55]. Эта часть России всегда должна находиться под властью немцев». Что касается русских по «этой» стороне будущей новой границы, Гитлер заявил: «Мы не собираемся быть няньками; у нас нет ни малейших обязательств в отношении этих людей». Розенберг высказал почти ту же самую мысль о великороссах накануне вторжения: Германия «ни в коей мере не обязана» кормить их. Он заявил: «Мы знаем, что этот факт является результатом крайней необходимости, чуждый всяким чувствам». Вне всякого сомнения, потребуется провести масштабную эвакуацию, и русские должны быть готовы к тяжелейшим годам… Для того чтобы придать импульс движению русских на Восток, потребуются сильные личности, которые смогут реализовать эту задачу».
Розенберг, как всегда, закончил обсуждение вопроса экскурсом в область своих представлений о «русской душе». Примитивный русский, рассуждал он свысока, был хорошим ремесленником и танцором. Однако он сильно отличался от «европейца», и контакт с Западом привел его к душевному конфликту. «Тургенев и Достоевский боролись в русской душе, разрывая ее надвое, и не было из этого никакого выхода. Однако, если Запад снова закроет свои двери перед русскими, они будут вынуждены опереться на свои самобытные силы и бескрайние просторы, которым они принадлежат… Возможно, через сотню лет историк увидит решение вопроса совсем в иной плоскости, чем это представляется русскому в наше время».
Это периодическое возвращение к психоанализу русского характера у Розенберга, бывшее излюбленным времяпрепровождением немецких «интеллектуальных» кругов, вскоре сменилось более насущными заботами.
«Московия» формально должна была стать рейхскомиссариатом. Однако в сравнении с «Остландом», «Украиной» и «Кавказом» внутренняя политика в нем должна была отличаться своей «бескомпромиссной беспощадностью». Восемь генеральных комиссариатов «Московий» должны были занимать территорию от Северного Ледовитого океана до границ Туркестана, включая центральные русские области вокруг Москвы и Горького, а также Татарию, Чувашию и Башкирию и большую область Коми к северу; за Уралом в Свердловский комиссариат войдут индустриальные области Магнитогорская и Челябинская. Таким образом, в рейхс комиссариате «Московия» должно было проживать 60 млн русских и значительное число инородцев, проживающих в более богатом Зауралье.
«Эта оккупация, – писал Розенберг о «Московии», – будет иметь совершенно иной характер, чем это было в Прибалтике, Украине и на Кавказе». Проблемой здесь было не обеспечить дальнейший подъем территории и ее развитие, но, наоборот, подавлять его. Розенберг выбрал исполнителем политики «подавления» Эриха Коха, который, как он считал, излишне жесток в своих действиях на Украине. Однако, когда Гитлер назначил Коха главой рейхскомиссариата «Украина», на пост в Москве выдвинули высшего чиновника СА Зигфрида Каше. Работа Каше в СА стала причиной враждебности к нему Гиммлера. Последний сказал Розенбергу, что считает Каше канцелярским работником, который не может действовать энергично и решительно и к тому же известный противник СС. Возможно, разразился бы еще один конфликт, если бы был создан рейхскомиссариат «Московия», но немцы так и не смогли захватить Москву, и Каше так и не получил должности. Получивший пост «министра» в марионеточной Хорватии, Каше и в 1944 г. наивно продолжал надеяться на свое назначение в Москву.
Различные части советской территории между Финским заливом и Азовским морем, которые были захвачены немцами, находились исключительно под управлением военной администрации. Министерство Розенберга никогда не контролировало их. Большая часть Великороссии оставалась прифронтовой зоной, где так и не было создано полноценной администрации. В тыловых районах армий и групп армий оккупация продолжалась краткое время, в сравнении с «Остландом» и Украиной. Каждая немецкая военная администрация осуществляла управление по собственным правилам в пределах самых общих и расплывчатых директив, присылаемых сверху. Условия были различны от деревни к деревне, от года к году в связи с постоянным перемещением комендатур. Начиная с 1942 г. все больше территорий переходили под контроль советских партизан, и оккупационная власть действовала только в городах и на больших транспортных артериях. Поэтому невозможно говорить о какой-либо определенной «политике» в оккупированных областях собственно России. Деятельность военной администрации и местных органов власти не следовала каким-то общепринятым стандартам. Большинство военных комендатур и чиновников не делали особых различий между Великороссией, Белоруссией и Украиной. Они действовали везде одинаково, так же хорошо или так же плохо.
Повседневные заботы населения на оккупированном Востоке были повсюду одними и теми же. Судьба колхозов, материальные условия, культурная жизнь, обращение с военнопленными и трудовыми отрядами, актуальные вопросы политики – вот чем были заняты русские. Мы коснемся каждого вопроса; при этом обнаружим, что в каждом отдельном случае немцы шли на «тактические» уступки перед лицом военных поражений. Политика «игнорирования населения», принятая накануне нападения на СССР, оказалась невыполнимой. Чаще всего отходили от жестких требований Берлина полевые командиры. И Гитлер, и Розенберг с Гиммлером почти до самого конца войны проявляли крайнее неудовольствие подобными действиями.
Начиная с 1942 г. Берлин лишь изредка находил время для обсуждения будущего «Московии». Все же неуступчивость и настойчивость официальной точки зрения находила отражение в работе немецкой цензуры, объем нового материала для просмотра был крайне незначителен. Финский профессор Аксель фон Гадолин в своей широко известной книге «Север, Восточные территории и новая Европа» (Der Norden, der Ostraum und das neue Europa. Munich, 1943), опубликованной в Германии, писал: «Новая Европа» полна решимости сделать невозможным возрождение Русского государства, вне зависимости от того, каким оно будет – «красным» или «белым», – именно в его «национальной тоталитарной форме». Нацистская Россия через несколько поколений будет представлять «столь же большую опасность, что и Россия при Петре Великом». Поэтому, в манере Розенберга, в книге содержится призыв к «уничтожению русской государственной традиции», чего можно достичь путем двойной миграции: «Полное заселение Востока предполагает перемещение народов на Восток в два этапа: с запада европейский элемент постепенно переходит на русские равнины, а русские возвращаются [sic!] на земли к востоку от Волги, чтобы освободить место для первых».
