В ожидании проявлений крестьянского недовольства были даны специальные инструкции, как объяснить, почему следует сохранять общины. Это свелось к следующим лозунгам. «Имейте терпение. Даже в общине у вас положение лучше, чем в колхозе. Вы можете проявлять инициативу и иметь собственный скот. Чем лучше вы будете трудиться в общине, тем быстрее начнутся последующие изменения. Главная цель – добиться увеличения производства сельскохозяйственной продукции, чтобы каждый был сыт. Вы должны помочь немецким советникам, чтобы те могли помочь вам повысить урожайность, или же вы будете голодать».
Берлину было хорошо известно, что «преобразование колхозов в общинные хозяйства… в данное время было не более чем их переименованием». Тем не менее ощущалась потребность наметить план дальнейших и более существенных перемен. В тех местах, где были достигнуты «необходимые технические и экономические предпосылки», декрет об аграрной реформе предусматривал «возможность» передачи общинной земли отдельным крестьянским семьям в их пользование. Декрет строго запрещал любые захваты земли без санкции немцев; те крестьяне, которые действовали независимо от властей, подвергались штрафам и лишались преимуществ при последующих разделах. Разрешение о наделении личных хозяйств землей давалось только в тех случаях, когда крестьянин-проситель выполнял свои обязательства перед немцами по поставкам. Те же, кто не сделал этого, и те, кто считался «политически ненадежным» или «не готовым к единоличному пользованию землей», не имели права получать земельные наделы.
Эта «высшая стадия» (термин, подозрительно знакомый советским колхозникам, которые десятилетиями слышали о «социализме» как низшей стадии коммунизма) на пути к частному землевладению должна была быть достигнута с помощью деревенского единоличника в условиях, когда землю, поделенную на равные наделы, обрабатывали единоличные крестьянские хозяйства. К тому же им разрешалось только «работать на земле и пользоваться ею», но не владеть. Подобная организация называлась земледельческим товариществом [Landbaugenosenschaft] (статья Д).
Это новое «товарищество» имело гибридный характер. Его организация должна была побудить крестьян больше производить. Те в товариществах, кто понимал «имевшиеся трудности и требования момента», были лучше обеспечены, поскольку «более высокая производительность труда вела, соответственно, к большим личным доходам». Все же все эти товарищества по-прежнему контролировались немцами. Все решения, включая план посевной кампании и уборки урожая, принимались «соответственно директивам немецкой администрации». В то время как урожай собирали индивидуально, в действительности большая часть работ выполнялась коллективно: во вспашке, севе и молотьбе участвовали все сообща. Более того, немецкая квота поставок зерна назначалась всему товариществу; местная администрации разверстывала ее по отдельным дворам, и невыполнение разнарядки влекло за собой конфискацию земельного надела (статья Е). Шиллер позднее заметил, что «зачастую значение сельскохозяйственной кооперации понималось неправильно, так как многие считали, что это всего лишь вариант колхоза. Однако в действительности это означает кооперацию единоличных хозяйств». В свете последующего полученного на практике опыта этот тезис оказался сомнительным. Действенные аргументы против более полного раздела колхозов, согласно его мнению, носили, скорее, технический характер; другие причины, как было показано, были отражением политики. Конечно, Шиллер был готов спорить, что «земледельческое товарищество следует рассматривать не только как средство срочно решить злободневный вопрос в отсутствие инвентаризационной описи; оно вполне может потребоваться и в дальнейшем при слиянии [Zusammenschluss] крестьянских небольших хозяйств».
В исключительных случаях декрет предусматривал и третью форму сельскохозяйственной организации: создание частных хозяйств посредством объединения (или торговой сделки) земельных наделов в один земельный участок, который напоминал еще досоветский отруб или хутор (статья Ф). Его перспективы были столь неопределенны, что можно смело предположить, что заявление о возможности появления частных хозяйств было чисто пропагандистским шагом.
Принятие декрета об аграрной реформе неожиданно придало второе дыхание становившейся простой риторикой немецкой пропагандистской кампании на Востоке. Сам Геббельс уже не прибегал в своих речах к постоянным и желчным обвинениям министерства восточных оккупированных территорий и с надеждой отметил: «Я ожидаю очень многого от этой реформы, когда к ней будет привлечено внимание широких масс крестьянства. Если мы действительно сможем дать им землю, они будут ожидать возможного возвращения большевиков со смешанными чувствами». Действительно, никогда впредь немецкая пропаганда в оккупированных областях не была столь тотальной. Листовки, плакаты, стенные газеты, факсимильные издания принятого декрета распространялись во многих миллионах копий. В местной печати публиковались пространные статьи, в которых реформа представлялась как «заря нового дня».
Не все в Берлине, тем более в армии, были убеждены в этом. Аграрная реформа была всего лишь небольшим шагом навстречу ожиданиям крестьян. Основную причину ее принятия, если говорить о долгосрочных планах нацистов, предельно кратко определил официальный эксперт Шефольд, который помогал разработать декрет: было необходимо найти modus vivendi (временное соглашение), приемлемое как для немцев, так и для советского крестьянства. Это был, по существу, компромисс между экономистами, многие из которых преувеличивали объективные препятствия на пути реприватизации, и политиками, многие из которых неохотно соглашались с необходимостью «отхода» от колхозной системы.
Сходство низшей стадии «нового порядка» – общины – с советским колхозом дало немецким критикам реформы дополнительные аргументы. Директор Института Ванзе под эгидой СС М. Ахметели вскрыл все недостатки аграрной реформы в критической брошюре. «Первая из трех форм организации крестьянства, намеченных реформой, не более чем… артель, основная форма большевистского коллектива; в такой форме колхозы существовали в Советском Союзе с зимы 1929/30 г. в качестве, собственно говоря, государственной организации… 1) Провозглашение приусадебного участка частной собственностью крестьянина вовсе не означает фундаментального изменения в современном положении крестьянского хозяйства, так как колхозник всегда смотрел на эту землю как на свою собственность; 2) Освобождение владельца небольшого участка от налогов не имеет ничего общего с базовым изменением в структуре колхозов… 3) Увеличение приусадебного участка ставится в зависимость от того, что крестьянин обязывается продолжать работать в общине, выполняя тот же объем работы. Это условие соблюдалось и при большевиках… 4) Вопрос частного владения домашним скотом, который содержится за счет колхоза… не имеет большого значения для крестьянина, пока у него нет собственной кормовой базы… 5) Система вознаграждения за трудодни остается… полностью без изменений».
Вторая стадия – земледельческое товарищество – означала уже более значимый разрыв с колхозным типом сельского хозяйства. Однако переход к товариществу происходил медленно и так и не был завершен. Даже на этой стадии немецкий надзор и контроль (по крайней мере в теории) был крайне жестким; еще надо было посмотреть, будет ли довольно крестьянство. Что касается третьей стадии – частного хозяйства, то этот вопрос был еще в области мечтаний. В то время как авторами и сторонниками реформы было торжественно объявлено, что она состоялась, представители организаций, далеких от нее в политическом плане, таких как русский отдел МИД и СС, пришли к заключению, что она стала событием позорным.
